Это случилось настолько внезапно, что Грета не успела удивиться. Как не успела удивиться и тому, что губы ее раскрылись навстречу его губам, вдоль тела пробежала короткая судорога, и через мгновение она сама целовала его, словно только этого и ждала много-много лет.
«…сегодня я уберегу вас…» — мелькнуло в голове. Что за это она должна сделать? Его друг Юбер хотя бы говорит открыто. Грета с силой оттолкнула лейтенанта от себя. И, ничего не сказав, спешным шагом пошла прочь.
10
Его мутило. Мутило страшно, до невозможности. И он думал только о том, как удержать кишки внутри себя и не разорваться. Вся жизнь превращалась в мясо и пепел. Может быть, после такого лучше и не жить вовсе. Или не знать, потому что когда знаешь, то задыхаешься от этого знания.
Кадры сменялись на экране с пугающей скоростью. Он никогда не любил документальное кино. Оно вызывало чувство тревоги. Он, ученый, историк, не любил документального. Теперь ненавидел.
Сначала панорамная съемка из Аушвиц-Биркенау. Тем более утяжеляющая восприятие, что черно-белые кадры были скорее… черными, будто выгоревшими. Потом фотографии, фотографии, фотографии.
Ноэль пытался сконцентрироваться на субтитрах, но не выходило. Картинка тревожила. Картинка заставляла испытывать животный страх. Нет, он боялся не того, что видел теперь на экране в кинотеатре. Он боялся самого себя, своих воспоминаний. Они воскресали, не спрашивая. Складывались в горы трупов — искалеченных, изуродованных тел. У многих не было лиц, их слизывало огнем, давило танками, рвало бомбами. И он был частью этого, частью огромного механизма… машины… машины смерти.
— «Машина смерти»? — негромко переспросил лейтенант Уилсон, лишь бы отвести взгляд куда-то в сторону.
— Да, под таким названием они будут его смотреть, — спокойно ответил Риво, а на лице его играл свет, отражавшийся от экрана. Это тоже было отвратительно.
— Значит, с меня — перевод субтитров?
— Здесь мало кто говорит по-английски. У них обучение языкам не поощрялось.
— До войны я знал нескольких ученых, свободно говоривших на трех-четырех языках.
— Ключевое слово, Уилсон, «ученых». У кого вы там живете? Семья бюргеров? Обыкновенная семья? Там говорят по-английски или по-французски?
— Нет, господин генерал.
Риво пожал плечами и усмехнулся.
— Будем водить их сюда с работы. Устраивать коллективные принудительные просмотры. И пусть только попробуют не рыдать. Вас ведь пробрало?
Ноэль кивнул и снова посмотрел на экран. Это была пытка. Для него это была пытка. Что говорить об обывателях? Американцы прислали подарок — пособие по перевоспитанию немцев. Документальный фильм, который следовало демонстрировать гражданам городов французской оккупационной зоны. Американцы всегда умели неплохо снимать — а здесь декорации были самые качественные и специальных эффектов не требовалось. Машина смерти сработала безупречно вместо декораторов, гримеров и осветителей. Пожалуй, сама Клара Уилсон, вечно недовольная работниками киностудий, могла бы только поаплодировать режиссеру-постановщику. Ни одного актера, а шедевр такой величины, что хоть всю жизнь бейся — подобного не снимешь. Его главная ценность в том, что достигает сознания, вгрызается в него, и навсегда остается внутри. Ночным кошмаром.
— Сколько у меня времени? — спросил лейтенант.
— Чем быстрее справитесь, тем лучше. И никакой им Лиды Бааровой. Пусть сперва этим нажрутся, — генерал ткнул пальцем в сторону экрана.
Ноэль с трудом сглотнул выступившую во рту слюну. И чуть заметно зажмурился. Если бы он верил в существование ада, то был бы уверен, что в действительности ад — на земле. В это время и в этом месте. Запечатлен на пленке. Навсегда.
Домой он шел пешком. Следовало проветриться. Морозный воздух прочищал мысли. Иначе хоть напейся. Но у него была особенность — от алкоголя он никогда не забывался.
Идти пришлось через небольшую площадь, где сам собой вырос стихийный рынок, куда жители Констанца сносили вещи из своих домов и продавали почти за бесценок. Попадались даже произведения искусства. Или просто добротные немецкие предметы быта. Теперь желающих продать становилось все больше — нужно было выплачивать штрафы. А купить — все меньше. Люди голодали. И Ноэль, глядя сейчас на их лица, почему-то невольно задумывался над тем, что для них худшее наказание: голод или «Машина смерти», увидеть которую им еще только предстоит? Страшно… за какой-то час они должны были впитать не много, не мало — шесть лет.