- Письмо, которое мы отправили. В нём было сказано, что за каждого из нас, кто будет убит или ранен, последует смерть очередного ребенка. Возможно, они нам не верят. Но они ещё поверят, - он кинул взгляд на тело мёртвого ребенка, накрытого материей на заднем сидении. - Со временем, они поймут, что мы не шутим.
Миро нахмурился. В его сознании вопрос уже был готов, но ему не хватало смелости, чтобы спросить. Никогда прежде он не подвергал сомнению слова Арткина и был доволен, ему действительно нравилось исполнять его распоряжения.
- Тебя что-то беспокоит, Миро? - спросил Арткин.
И Миро тут же высказался, потому что он ничего не мог скрыть от Арткина.
- Эта акция… - сказал Миро, и умолк, повернувшись к разрезу в окне и ещё раз побоявшись увидеть гнев в глазах у Арткина за его дерзость.
- И что эта акция? - спросил Арткин. В его голосе теперь не было никакой колкости.
Он не смотрел на Арткина, но проговаривал слова с оттенком усталости:
- Эта акция отличается от других. В других мы наносили быстрый удар и затем исчезали. Взрыв на почте в Бруклине, ликвидация в Детройте. Лос-Анджелес. Мы делали то, что было необходимо. Но здесь нечто совсем другое, - его глаза были приклеены к происходящему снаружи, но слова выскакивали одно за другим. Если он ожидал осуждения за них, то он постарался высказать сразу всё, что было у него на душе.
- Мы на мосту в окружении. Полиция, солдаты, снайперы. Они проверяют нас на прочность, на выносливость, Миро, - сказал Арткин, всё ещё интонацией учителя, убедительно и терпеливо. - Я согласен, что мы здесь достаточно уязвимы. И опасность во всём, что вокруг нас. Деревья по обе стороны моста, являющиеся хорошими укрытиями для снайперов и для наблюдателей, и ещё многое другое. И сам мост. Мы – на высоте сто пятьдесят футов, если не больше, и мы открыты для возможного нападения людей, поднявшихся по опорам моста, что под нами. Ночью это будет особенно опасно. Но у нас есть Стролл и Антибэ, чтобы охранять нас ночью. Это – железнодорожный мост, Миро, и у нас есть пространство между шпалами, чтобы видеть происходящее под нами, кроме того, у нас есть прожектора и осветительные ракеты.
От его слов Миро не стало комфортней. Вместо этого, они ещё больше оправдали беспокойство Миро.
- Но, что нас больше всего бережёт, так это дети. Они обеспечивают нам гарантию нашей безопасности, заставляя генералов и шефов полиции собраться в здании, что через пропасть, сесть за стол переговоров. Они бессильны, пока у нас есть дети.
Возможно, Арткин был прав. Ни разу не было причины усомниться в его правоте, так зачем это делать теперь? Снайперы не осмелятся стрелять и рисковать жизнями детей. Стролл и Антибэ были профессионалами – они хорошо знали свою работу. Здание через ущелье было, по крайней мере, в тысяче ярдов от них, в то время как позади них не было ровным счётом ничего, и абсолютная пустота была под ними. Однако Миро беспокоился.
- Как долго это будет продолжаться? - спросил он.
- Пока все требования не будут выполнены, - сказал Арткин, повернувшись к окну и изучая происходящее снаружи.
- Какие требования? - Миро слышал свой вопрос. Слова выходили на глубоком дыхании, осознавая момент отчаяния, когда таковой созревает.
Арткин не давал немедленного ответа, он продолжал изучать ландшафт. «Не предрешена ли моя участь?» - спросил себя Миро.
- Ты взрослеешь, - сказал ему Арткин. - Иногда я об этом забываю, - он смотрел на Миро, так и не догадавшегося, о чём подумал Арткин. Его глаза, как обычно, ни о чём не говорили. - Я, как предполагается, ни о чём не забываю, изредка, по случаю. Тебя беспокоит девчонка? Это тебя волнует?
Это – Арткин. Он ловит тебя, когда ты беззащитен, нетвёрдо стоишь на ногах. Он наносит тебе удар, когда ты меньше всего этого ожидаешь.
Миро посмотрел на девушку и с презрением сказал:
- Она меня беспокоит, потому что она всё ещё жива. Она меня раздразнила, а я снова не у дел.
- Не волнуйся. У тебя ещё будет шанс.
Так. Арткин принял вопрос Миро без гнева или упрека. Хотя по правде, на его вопрос он не ответил. И затем Арткин сказал:
- Скоро, когда немного успокоится, я пришлю сюда в автобус Антибэ, а тебя отправлю в фургон. И там я тебе объясню суть операции.
Миро расплылся от удовольствия. Арткин никогда и ни во что ещё его не посвящал. Он хотел бы выразить Арткину свою признательность. Но не сейчас, не во время операции. В борьбе не говорят: «Спасибо».
Дети снова начали плакать – по цепочке. Сначала заплакал один, а затем последовали другие, словно страх передавался как инфекция, как заразная болезнь.
- Помоги девушке навести здесь порядок, - сказал ему Арткин. - Победи её, завоюй её доверие. Я собираюсь добавить детям наркотиков. Они не могут так быть под контролем, даже вместе с девушкой, - крики детей продолжались.
- Им жарко. Окна и двери – всё закрыто.
- Им придётся потерпеть жару, по крайней мере, до сумерек. - Арткин взглянул на девушку. - Ты думаешь, она на что-нибудь способна, Миро?
- Да, - ответил он. - Для американки она очень способная, - и Миро тут же задумался о том, что он сказал. На самом деле, он ничего не мог сказать о её способностях, но с детьми она всё-таки управлялась, Миро в одиночку уж точно бы не знал, что с ними делать.
- Хорошо, но не упускай её из виду. Всякий раз пытайся определить, о чём она думает. Она не входила в наш первоначальный план, и поэтому она опасна независимо оттого, какой беспомощной или невинной она может показаться.
- Я буду наблюдать за ней каждую минуту.
- Хорошо, - сказал Арткин, трогая Миро за плечо. - Я на тебя полагаюсь. Особенно если это произойдёт сейчас.
Миро не стал спрашивать: что произойдёт сейчас. Он не хотел рисковать, задавая лишние вопросы.
Арткин посмотрел на мертвого ребенка, лежащего на заднем сидении:
- Мне пора, Миро. Публика ждёт начала представления. Вон они. Последний раз, когда я выглянул, то телевизионный фургон подъехал к зданию - «…и настал мой звёздный час».
Как будто в ответ на слова Арткина, сцена снова наполнилась какофонией завывающих сирен, звучащих настолько нервно и истерично, что под маской у Миро аж перекосило лицо.
Всё вместе, всё сразу и сверх того. Это было самым ужасным и самым потрясающим из того, что она могла себе представить, и даже не могла. Она искала подходящее слово или фразу, чтобы как-то суметь это назвать: зло… Она ни о чём больше не могла думать, описывая себе увиденную сцену. И самое ужасное, что она должна была продолжать выглядеть, хладнокровной замороженной – она не могла оторвать глаза от Арткина, Арткина и ребенка, от Арткина в маске и ребенка, поднятого над его головой, словно ягненка, принесённого в жертву богам. Ребенок был своего рода жертвой, Кет с ужасом это поняла. И где в этот момент было милосердие – на каких-нибудь на небесах или где-нибудь в мире?
Все началось за несколько минут до того, когда Арткин нарочитым шагом прошёл в заднюю часть автобуса и взял на руки мертвого ребенка. Она пыталась успокоить детей и, наконец, ей это удалось. Она позволила им открыть их коробочки с едой и начать есть. Каждому из них мать дала что-то с собой в дорогу. Кет хотела, чтобы дети оставили еду на потом, на тот момент, когда они забеспокоятся. Но именно сейчас такой момент наступил: теперь, не через минуту, не через час, не на следующий день. Она видела, с каким раздражением Арткин смотрел на детей, когда у окна он о чём-то разговаривал с подростком Миро. Ей нужно было их успокоить, сделать так, чтобы Арткин больше не кормил их наркотиками. Она должна была уберечь детей от его психоза. «Проклятие», - подумала она с сожалением, пока держала на коленях плачущего ребенка. Ей самой нужно было держать себя в руках, чтобы её нервозность не передавалась детям. У неё было мало опыта с детьми. Она сама была единственным ребенком в семье, и ей редко приходилось сидеть с кем-либо, кто был бы ещё младше её самой. Всё же она знала, что для неё эти дети были благословением. Заботясь о них, она могла уйти от собственного ужаса, оставить его в стороне, по крайней мере, ненадолго, на короткое время. Дети заставляли её не паниковать и направить все силы на заботу о них, быть занятой, не думать о себе.