Кет с ужасом увидела, что фургон был лишь в тридцати или сорока ярдах от неё, недалеко, вообще, рядом. Ей казалось, что она отъехала гораздо дальше, чуть ли не на начало моста. Упав с водительского сиденья, она села на ступеньку подножки и опустила голову. Она вот-вот должна была заплакать, к её глазам подступили слезы расстройства и гнева. Гнев на свою несостоятельность. Будь всё проклято. Она потерпела неудачу, крайнюю неудачу, потерпели неудачу и сами дети. Она упустила лучший и единственный шанс – возможность сбежать, уйти отсюда. Хуже быть и не могло. За чем обязательно последует возмездие. Обречены будут все.
Внутри неё всё отёком сползло вниз.
Вернулась мигрень.
То, что она в себе так ненавидела.
Миро ломался в дверь, каждый удар словно был гвоздём, входящим в её плоть.
Не глядя, она повернула рычаг, чтобы Миро тут же ворвался в автобус.
«И это конец», - внезапно подумала она, в ожидании закрыв глаза. И когда она открыла их снова, то перед ними был мрак, что по любому было хуже, чем ярость Арткина: мрак сам по себе уже чем-то напоминал смерть.
Глаза Арткина были плоскими, холодными и черными. Маска ещё сильнее подчёркивала их неприветливость, их безжалостность. Гнев был бы лучше. Вместо этого была ярость в глазах змеи, примеряющейся для броска, перед тем как ядовитые зубы вонзятся в плоть жертвы. Она впервые рассмотрела зубы Арткина. Прежде их скрывали пухлые чувственные губы, но теперь его зубы были обнажены. Они были бесцветными, серыми, неровным.
До этого момента его взгляд игнорировал её. Когда автобус остановился, он вышел к Антибэ, чтобы помочь его огромной туше встать и доковылять до фургона. Кет ждала, что по ним будут стрелять, но этого не произошло. Миро стоял в двери на подножке, следуя команде Арткина: «Присмотри за ней. Если шевельнётся – то, убей её», - что прозвучало, как удар захлопнувшейся двери. Дорожа жизнью, Кет держалась за баранку руля. Дети снова начали её звать, но она не отвечала. Не смела пошевелиться. От невиновности детских голосов ей стало грустно. И это было больше чем грусть. Дальше некуда. Она бросила их, предала.
Она своей спиной чувствовала присутствие Миро, стоящего в дверном проеме. Она лишь раз посмотрела на него после неудавшейся попытки спастись бегством. И он отвернулся, не желая встретиться с ней взглядом. Она знала, что теперь он был её подлинным врагом, и она провела черту, разделяющую их.
Через несколько минут, быстрыми перебежками Арткин вернулся в автобус, пригибаясь и виляя из стороны в сторону. И никто по нему так и не выстрелил. Он дал в руки Миро помятый бумажный мешок.
- Раздай это детям. Это – последние, - сказал он.
Он обратился Кет.
- Встать, - скомандовал он.
Она встала с водительского места и стала в проходе. Арткин повернул ключ в замке зажигания и отогнал автобус на прежнюю позицию к фургону. Двигатель работал ровно и гладко, будто издевался над ней, не собираясь заглохнуть. Арткин достал ключ и положил его в карман. Встав, он повернулся к ней.
- Не двигаться, - холодно сказал он.
Его рука поднялась и схватила её плечо так, что её чуть не перекосило от боли. Его рука начала двигаться по её телу, ощупывая её с обеих сторон.
- Вывернуть карманы.
Она вывернула их наизнанку. Из них вывалился бумажник и (боже, какая жалость) скомканные трусики. Арткин сунул бумажник в карман и затем развернул трусики. Он тряс их то за один их край то за другой, а затем он вывернул их наизнанку. Он ожидал, что в них будет ещё один ключ?
Она узнавала детские голоса. Теперь в них слышался протест. И голос Миро, отвечающий на протест: «Ну, бери же конфету, бери…». Она слышала, как кто-то из детей начал рыгать, а кто-то другой кричал: «Я больше не хочу», и ещё кто-то: «Мне плохо».
Арткин игнорировал их крики. Его руки неустанно ощупывали каждый дюйм её тела, перемещаясь по животу, по ягодицам, между ними, заставляя её содрогаться, её ноги и бёдра, безразлично и деловито, несмотря на то, что в его руках было женское тело, он продолжал искать. Его руки снова последовали вверх к её подмышкам и грудям. Её груди могли бы быть для него чем-нибудь просто лежащим на полке.
- Обувь, - сказал Арткин.
Она скинула кроссовки. Он внимательно изучил их, перевернул и потряс, а затем бросил их на пол. Она наклонилась, чтобы одеть их, и оставить не зашнурованными. Она стояла и снова ощутила на себе холод его глаз, внимательно изучающих её. Арткин не смотрел на неё саму. Он избегал её глаз. И это было хуже, чем его ярость. Она услышала в этом голос присяжных заседателей, объявляющих приговор: «Виновен», после чего в такой момент невозможно заглянуть в глаза обвиняемого. Невозможно видеть глаза приговорённого к смерти. Миро отвернулся от нее. И Арткин – он тоже не смотрел ей в глаза. Если она не почувствует себя такой истощенной, обанкроченной, уставшей, то она рассыплется от приступа паники.
Теперь детские крики стали громче. Так же, как до того дети были послушны все вместе и одновременно, то теперь они протестовали в унисон, будто взяв друг у друга одни и те же реплики. Они жаловались на боли животе, звали на помощь маму, саму Кет. Она с риском для себя поглядывала на них. Миро беспомощно стоял с мешком конфет, не будучи уверенным в успехе этой миссии. Кто-то из детей свесился с края сиденья. Это была светловолосая Керен. Её тошнило. Кет сопротивлялась импульсу подбежать к ней, взять ведро и дать освободить организм от всего, что напичкано наркотиками, чтобы стало немного легче.
- Тихо! - завопил на них Миро. - Умолкните.
Но вопли, крики и стоны продолжались.
- Это была серьезная ошибка, мисс, - сказал Арткин, отворачиваясь в сторону от неё. - Это была глупая ошибка. Глупая в том, что в данный момент мы находимся в процессе переговоров, и мы многого уже добились. Ваша глупость могла бы разрушить всё и вызвать штурм.
Ей нечего было сказать. Но в ней расцвела маленькая надежда. Если он говорит с нею, то вероятно он её не убьёт. Не теперь. Не сейчас.
- Вы всё ещё нам нужны. В какой-то степени. Из-за детей. Это последние наркотики, что у нас остались, - он посмотрел на детей. - И вот они уже возбуждены. Вам нужно о них заботиться, делать всё, чтобы они вели себя тихо. Переговоры проходят очень зыбко. Так что не будем расстраивать детей. Мы будем вынуждены начать убивать детей, если против нас будет применена какая-нибудь сила. Они также наблюдают за нами, видят всё, что у нас происходит.
Надежда расцвела. Время. У неё появилось много времени. Маленькую Керен всё ещё тошнило, и было удивительно, как из такого маленького ребенка может вырваться наружу столько рвоты.
- Одному из детей плохо. Позволите подойти мне к ней, - сказала Кет.
- Больше никаких фокусов, мисс. Еще один такой фокус – и вас нет. Поверьте, мне эта миссия стоит дороже, чем ваша жизнь.
- Нет, больше никаких фокусов, - пообещала Кет.
Арткин отошёл в сторону. Кет помчалась к Керен, прибыв, когда лужа блевоты была уже шириной с весь проход между сиденьями. Саму Кет чуть не стошнило, когда её руки и пиджак уже были вымазаны жидкой противной слизью, когда Керен была уже у неё на коленях. Кет прижала к себе задыхающегося, несчастного ребенка и что-то ей шептала на ухо – всё, что могло её утешить.
- Миро.
Голос Арткина был плоским, холодным и мертвецким.
Миро сперва колебался, затем переступил лужу рвоты на пути к передней площадке автобуса. Возможно, Кет даже испытала к нему немного сострадания. Миро ожидал свой собственный ад, в чём она была повинна.
Слова Арткина для Миро были ударами плети. Жалом змеи.
Он боялся, что девушка услышит их, что будет ещё унизительней и труднее.
Несмотря на то, что Арткин не жалел слов, он говорил шёпотом, наполненным гневом, но по крайней мере это был шёпот. И дети всё ещё суетились, кричали, увлекая внимание девушки.