Арткин оглянулся на неё через плечо.
- Да. Меня… вместо него.
И даже, говоря это, внутри себя она отрицала свои слова. Боже, как ей хотелось жить, выйти отсюда живой, пережить этот кошмар. Она не хотела умереть здесь, в автобусе, на этом мосту, этим утром, сегодня. Она хотела жить. Но она всё равно кричала: «Заберите меня, и оставьте Раймонда в покое».
Арткин посмотрел ей в глаза. Она снова отшвырнула Миро на сиденье, но тот снова вскочил и схватил её за плечи.
- Это должен быть ребёнок, мисс, - сказал Арткин, словно извиняясь.
И Кет подумала: «Как он близко». Она вздрогнула и возненавидела себя.
Миро показалось, что в его руках она всё слабее и слабее, и он побоялся, что она вот-вот упадёт в обморок. Но он схватил её за пояс и уже видел, как трепещут её веки.
Арткин помог мальчику спуститься со ступенек и выйти из автобуса. Раймонд посмотрел через плечо Арткина на Кет. Он что-то сказал, но Кет этого не расслышала, и затем он исчез снаружи, забрав с собой свои ясные и умные глаза и старческий голос.
Миро почувствовал, что её тело ослабло, словно её кости внезапно превратились в порошок, пересыпаясь где-то внутри неё. Ему хотелось сказать что-нибудь такое, что успокоит её дух, укротит её горе. Но он не мог ничего придумать, у него не нашлось подходящих слов. А затем он подумал: «Зачем мне что-то ей говорить? На войне солдат не заботится о комфорте своего врага».
Позже послышался выстрел.
Кет не смогла поверить, что это был звук пистолетного выстрела. Потому что это подразумевало бы собой, что Раймонд уже мёртв. Это должно было быть чем-нибудь ещё. Не выстрелом. Но чем ещё это могло бы быть? Захлопнувшейся дверью? Но только не пистолетом. Раймонд не должен умереть. Тогда, что же это было? Что-нибудь ещё. Но что? Хлопок в автомобильном глушителе? Возможно. Что-нибудь, только не оружие. Что-то ещё. Что? Салют? Такой же, как и четвёртого июля в День Независимости? Почему бы нет? Салют! Нет, это не салют и не хлопок в глушителе, но и не пистолетный выстрел. Что-нибудь ещё. Если это выстрел, то это означает, что Раймонд мертв, так что это не может быть выстрел. Это должно быть чем-нибудь ещё. Да, но если это не выхлоп, не салют или хлопок двери, то – что? Чем оно может быть? Чем-то. Чем-то ещё.
Ладно. Хорошо. Что-нибудь ещё, только не пистолетный выстрел.
Но что?
Что-то, что-то ещё.
Да, да. Но что еще?
Ничего. Ничего больше.
Это был пистолетный выстрел, и Раймонда уже нет.
9.
Теперь я вижу, Бен, что ты не заблудился где-нибудь в лесу. И, вообще, ты не потерялся – ты скрываешься.
Я изложил ситуацию Дену Албертсону, и он послал людей тайной полиции Замка на Бриммлер-Бридж. Чтобы они перехватили тебя, если ты там вдруг объявишься. Но я знаю, прежде чем сделать что-нибудь решительное, ты придёшь сюда. На листах бумаги возле пишущей машинки ты сказал, что не будешь совершать паломничество в мост Бриммлер-Бридж, пока снова не повидаешься со мной. Ты сказал, что гордишься своим отцом. И я знаю, что это так. Разве я не знаю тебя лучше, чем кого-либо ещё в этом мире? Может быть, лучше, чем знаю себя?
И у меня на душе становится спокойно, и я даже думаю, что со многим из написанного здесь могу согласиться. И я вижу, что я причинил тебе. Я даже не принял пилюлю от давления, которая, как ты, возможно, подозреваешь, на самом деле не от давления, а всего лишь успокоительное.
Надо ли было мне так вмешиваться в твою жизнь, Бен?
И даже хотел ли я этого?
Я участвовал в твоей жизни, потому что ты – мой сын, конечно, и каждый отец в какой-то степени вмешивается в жизнь своего сына, кто-то больше, а кто-то меньше. В нашем случае – больше, потому что мы жили в тесных рамках Дельты. Я проверял твои уроки, чтобы как можно лучше знать о твоём поведении, привычках, повадках, вкусах.
Все разговоры по телефону из нашего дома записывались на плёнку. В этом была необходимость «Иннер Дельта». Контроль всегда был жизненно важен в нашей работе. Под контролем была вся почта, которая к нам приходила и уходила от нас, все звонки по телефону, каждый из них регистрировался. Все записи старательно изучались и заносились в протокол. Какие-то из них в дальнейшем не имели никакого значения и отправлялись в архив, может быть, иногда выборочно подвергаясь проверке. Когда, например, ты звонил друзьям или той девушке – Нетти. Я не был следопытом, Бен. Я не собирался вторгаться в ваши интимные отношения. Но я слышал горе и тоску в твоём голосе, когда она так безжалостно с тобою обошлась. И мне стало больно за тебя, когда я вспомнил свои собственные беды в твоём возрасте – ту девушку, чьё лицо я до сих пор иногда вспоминаю с болью.
Так что видишь, что между нами, Бен? Я знаю тебя так же, как и любой отец знает своего сына, и я хорошо знал, как ты учился, потому что информация о твоей учёбе ежедневно ложилась ко мне на стол. И еще я знал о твоей частной жизни, о том, куда другой отец редко заглядывает, о твоих отношениях с друзьями, например, с Джеки Бренером и с другими. И о Нетти. Я думал, что если буду лучше понимать тебя, то, как отец, я стану лучше, потому что всегда сумею стать на твоё место.
Из-за чего дорога вывела нас на тот мост.
И дальше.
Стань на моё место.
Или я стану на твоё.
И заключим сделку, Бен?
Возможно, если ты станешь на моё место, то увидишь, как это было.
Как это было, когда посреди той ужасной ночи я вызвал тебя к себе в кабинет…
Я спрашивал себя, как много я могу тебе рассказать.
Раньше, мы ждали решения из Вашингтона, чтобы начать действовать. Команда, которая должна была прозвучать, не была бы для нас неожиданностью. Должностные лица и общественное мнение должны были поручиться за безопасность детей любой ценой. Общественное мнение требовало гарантий. Неофициально, наша полиция должна была штурмовать мост и спасти детей. В «Иннер Дельта» уже выделили силы на такую операцию. И было ясно, что в этой ситуации при попытке спасти детей, обязательно могут быть случайные жертвы обстоятельств, которые на самом деле будут ни в чём не виноваты. Это подтвердило бы публично, что они действовали в разрез с мнением общественности. Их бы отстранили от командования, возможно, кто-то из них угодил бы за тюремную решётку. Вовлечённые в такие игры, часто становились козлами отпущения. Видишь, что я имею в виду, говоря о патриотизме, Бен? Это – самый большой патриотизм: принять на себя позор во имя своей страны. Предатель – патриот. А что Иуда, он также был жертвой обстоятельств, козлом отпущения?
Захват лидера террористов, известного как Седат, ускорил наши планы спасения детей. Но возникли сложности, которые могли бы сорвать все наши планы. Один из террористов, наёмник по имени Антибэ был застрелен, случайно, бойцом одной из спецгрупп: парень, кажется, перестарался или устал. Кто знает? Реакция на мосту была немедленной и прямой. Был убит ребенок, его тело положили на крышу фургона. Но, по крайней мере, торг продолжился. И выбор тебя как посредника был одобрен террористами, Бен. И тогда ты был вызван ко мне в кабинет. Ты в совершенстве подошёл для роли, которую тебе нужно было сыграть. Твоя невинность во всём. Твоя полная неосведомлённость в наших делах и планах. Ты многого боялся и притом всё же был достаточно храбрым и готовым услужить.
Ты спросил: «Что ты хочешь, чтобы я сделал, папа? Что-то связанное с мостом, не так ли, с детьми, удерживаемыми в заложниках?»
И я тебе ответил: «Да, кое-что нужно сделать на мосту, чтобы помочь детям. И мы хотим поручить это тебе. Это важно».
Ты нахмурился. Но в твоих глазах я всё ещё видел рвение. Мне нужно было забыть о том, что ты – мой сын. Я не мог обеспечить тебе никаких гарантий, и я чувствовал, что больше не могу вводить тебя в заблуждение. Когда мы разговаривали с тобой в кабинете, мне казалось, будто бы я веду две беседы, одну с моим сыном, а другую с членом штатного персонала, объясняя задание. Для меня было важно оставаться нейтральным, беспристрастным. На службе своей стране часто приходится так обманывать себя и других.