- Замечательно, - сказал мужчина. - Замечательно.
Наконец, фургон остановился, и она включила нейтральную передачу. Перед её глазами за ущельем было старое здание павильона. Заброшенная постройка, перекошенная от времени и эрозии, словно замёрзший пьяный, сидящий на краю земли, к которой и вёл этот мост. На глаз показалось, что до этого здания было расстояние в три или четыре футбольных поля.
- Заглуши мотор, - приказал мужчина.
Когда она это сделала, то мужчина протянул руку, достал ключи из замка зажигания и положил их в карман куртки.
- Ты всё сделала превосходно, - сказал он, и затем он отвернулся: - Миро, - позвал он.
Но Миро не ответил. Он слышал голос Арткина, словно откуда-то издалека. Он рассматривал кого-то из детей – мальчика. Мальчик был отдельно от других детей. Он лежал на сидении во всю его длину, словно спал. Но кожа на его лице была синего оттенка, словно кто-то шприцем ввёл в вены его лица синие чернила. Его грудь не увеличивалась и не уменьшалась – он не дышал.
- Арткин, - крикнул Миро. Он был неспособен оторвать глаза от этого ребенка.
- Что? - откликнулся Арткин. Его голос был остр и нетерпелив.
Миро, наконец, перевёл взгляд на переднюю часть автобуса. Он подзывал Арткина. Вспышка раздражения пересекла лицо Арткина, когда он через проход направлялся к Миро. - Это – твоё время, - подойдя, сказал он.
Миро показал рукой на мальчика.
Арткин выругался на своём родном языке, это звучало мягко, какие-то древние слова тревоги и отвращения. Миро никогда не слышал таких слов от Арткина прежде. И Арткин действовал быстро, он ощупал грудь ребёнка в поисках признаков жизни, проверил пульс на хилом запястье, поднёс ухо к его губам. Ребёнок был неподвижен.
- Что-то случилось? - спросила девушка, встревоженным голосом. - Одному из них плохо?
- Осмотри других детей, - сказал Арткин юноше. - Все ли они в порядке? - а затем к девушке: - Сейчас, мисс.
Миро быстро осмотрел детей. Кто-то из них просто пассивно сидел, кто-то расслабился в полудрёме. Остальные спали: их глаза были закрыты, руки и ноги - расслаблены, кто-то негромко сопел, но выглядели они нормально. Все, казалось, регулярно дышали. Он сказал это Арткину, пытающемуся вернуть жизнь тому ребёнку. Он массажировал ему грудь, дышал ему в рот.
Миро посмотрел на девушку. Она сидела на своём сидении, развернувшись к ним, и с предчувствием смотрела на Миро и Арткина. Миро ощутил возрастающий в нём гнев. Если бы ничего не случилось с этим ребёнком, то он уже выполнял бы свою миссию. Сначала, на месте водителя оказалась эта девушка, а теперь – задержка. Он почувствовал судороги у себя в животе. Ему только не хватало, чтобы его начало рвать прямо здесь в автобусе. Снова глядя на мертвого ребенка, он подумал о том, как быстро может наступить смерть. Он отвернулся, но синяя плоть и бездыханное тело осталось перед его глазами. Почему эта смерть так должна была его впечатлить? Он видел смерть страшнее и отвратительнее. Он вспомнил мужчину в Детройте, наложившего в штаны за момент до смерти, когда зловоние наполнило весь объём его машины. Но этот ребенок казался беззащитным, и его смерть не имела смысла. Арткин собирался убить кого-нибудь из детей, если это будет необходимо, когда это повлияет на результат в лучшую сторону. Во-вторых: Арткин не любил неожиданных происшествий и незапланированных обстоятельств. Самое важное, что должно быть в каждой такой акции, как он говорил – предсказуемость результата, действие наверняка. И все неожиданности необходимо было свести к минимуму, и, что ещё лучше, чтобы их не было совсем.
- Миро, - сказал Арткин. - Подойди ближе.
Девушка закричала снова:
- Что происходит? Кому-то плохо?
- Минуту, пожалуйста, - кинул Арткин девушке. И затем к Миро, не глядя на него. Он смотрел на мертвого ребенка и говорил шепотом:
- Ребенок мёртв, Миро, и эту смерть нам надо брать в расчёт. Но мы можем её использовать в наших интересах. Смерть ребёнка может оказаться эффективней смерти девушки. Смерть ребенка потрясет их сильнее, и также покажет им, что мы не блефуем, что мы непреклонны.
Он стоял и смотрел на Миро.
- Нам придётся импровизировать, Миро. На данный момент, мы ничего не будем делать с этой девушкой, а лишь старательно за ней понаблюдаем. Я опасаюсь этих наркотиков. Они очень сильны, как видишь, сильнее, чем я мог предположить. Какое-то время я не буду раздавать конфеты. Нам не нужен автобус, полный мёртвых детей, чтобы бы весь план пошел коту под хвост. Для сделки с властями нам нужны живые дети. И мы ждем. Девушка поможет нам позаботиться о них и о том, чтобы они вели себя тихо.
- Но… - начал протестовать Миро. Впервые у него была такая миссия, ставящая его на равных с Арткиным, и теперь она откладывалась. Он так долго готовился к этому моменту, затягивая пояс и ожидая в течение лет; и теперь всё было отложено, отсрочено или даже отменено.
- У тебя ещё будет шанс, - любезно сказал Арткин. - Когда увидим, что наркотики перестают действовать, то мы снова раздадим им конфеты. Возможно, у этого ребёнка была аллергия или слабое сердце - что-то исключительное, - он посмотрел на девушку, продолжавшую пристально на них смотреть беспокойными глазами. - Она должна умереть, Миро. Она видела нас без масок. И ты увидишь, как она себя проявит. Но не сейчас, не сразу. Потерпи. В данный момент она полезнее для нас, пока жива.
Миро согласился, он понял, что произошло. Он осознавал давние слова Арткина о том, что реализация плана – важнее всего остального, всего, что ещё может стать на пути к их цели. Без разработанного плана их действия теряли какой-либо смысл и не стоили ничего, даже выеденного яйца.
- Теперь иди к ней и расскажи, что случилось. Объясни ей, что это был несчастный случай. Узнай, как её зовут и всё, что ты сможешь о ней узнать. Завоюй её доверие. Я буду занят другими вещами.
Миро кивнул, он уже начал идти.
- И надень маску. Пора. Сообщения уже разосланы, и мы можем ожидать ответных действий в любой момент.
Маска.
Миро любил маску и ненавидел её. Фактически, это была не маска, а перешитый изношенный лыжный капюшон. Плотная материя изнутри была обшита каким-то искусственным материалом. В Америке умели шить одежду. Внутренняя обшивка сохраняла кожу прохладной и при этом впитывала пот. Маска держалась на пуговице под воротником куртки Миро, которая всегда была на нём, когда он выходил на подобные акции. Тёмно-коричневый материал, потайные карманы – очень большие, чтобы в них можно было взять как можно больше необходимого, и чтобы всё это совсем не мешало: швейцарский армейский нож, плоскогубцы, набор отверток и кобура для пистолета.
Миро вытащил маску наружу, но решил поговорить с девушкой ещё до того, как он натянет её на голову. Хотя в маске ему подступиться к ней было бы легче. Иногда, когда на нём была эта маска, ему казалось, что он заключённый, запертый в тесный объём, и ему казалось, что окружающий его мир ему не принадлежит и доступен лишь через маленькие окна этой маски. Маска, конечно, не закрывала его глаз, ноздрей или рта, и ещё были два маленьких, сетчатых отверстия, для ушей – чтобы он мог беспрепятственно слышать. Но в маске удобно ему было не всегда.
И вместе с тем, маска ему чем-то нравилась. Когда в первый раз в маске он увидел себя в зеркале, кажется, тогда ему было где-то тринадцать, он понял, что окружающие не смогут определить его возраст, если он появится перед ними в маске. Ему можно было дать двадцать три или тридцать три – на подростка он не походил. Лица взрослых мужчин бледнели, когда он появлялся перед ними в маске. Они были намного старше и намного сильнее его. Маска давала ему ощущение силы и власти.
Но всё-таки маска чем-то его и отягощала. Он чувствовал, что ему нужно совершить нечто постыдное, такое, что нельзя было делать с открытым лицом, когда для совершения героического поступка, будь то защита чести или Родины, лицо скрывать было бы не нужно. Он как-то спросил об этом у Арткина, и тот ему рассказал, что в мире есть множество законов – хороших и плохих, правильных и неправильных. Согласно законам «неверных» - их врагов, их миссия, их работа, должна быть осуждена. Так что им приходится маскироваться, чтобы продолжать быть свободными там, где действуют их «неверные» законы.