Я запел громче — толчки следовали теперь без перерывов, становясь всё сильнее. Кое-где земная кора лопнула, и выплеснулся жидкий огонь. Больше в меня не стреляли — эльфы и на ногах-то не могли удержаться. Раздались вопли тех, кого охватило пламя.
Словно в ответ на них сзади послышался боевой клич моих воинов. Уже совсем близко — гвардейцы почти поравнялись со мной.
Я замолчал, и землетрясение стихло почти сразу. Я своё дело сделал, теперь наступил черед орков.
— Властелин?
Это был Талло, мастер иллюзий, бывший ученик Ирмо. Майар топтались рядом уже некоторое время, не решаясь мне помешать. Я ответил не сразу: боялся, что голос сорвётся. Казалось, из рук выдирают все кости, и я никак не мог унять боль.
Орки с топотом пронеслись мимо. Нолдор впереди, шатаясь, поднимались с земли, выхватывали мечи. Мне не было нужды задерживаться здесь дольше: исход схватки был ясен.
— Пленных не брать,— процедил я сквозь зубы.— Уйти не должен никто. Ирбин, ты едешь со мной. Забирай этого,— я кивком указал на бесчувственного Маэдроса.
На лошадь я забрался не без труда — руки решительно отказывались повиноваться. Майа на всякий случай связал пленника и перебросил через седло.
Мы возвращались в Ангбанд.
3
Как только боль в руках немного ослабла и красный туман перед глазами рассеялся, Властелин Эндорэ попытался дотянуться до Феанора. Не вышло. Похоже, тот был без сознания. И это встревожило Мелькора больше, чем если бы нолдо просто закрылся.
Тёмный Вала пришпорил коня. Всю дорогу до Ангбанда они с Ирбином гнали лошадей галопом, и всё же, когда Мелькор соскочил с седла во дворе крепости и бросил поводья орку-конюшему, ему казалось, что прошла целая вечность.
Феанор по-прежнему не отзывался, и Мелькор отправился к нему сам, быстрым шагом, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не пуститься бегом. Орки шарахались и жались к стенам при виде стремительно идущего Властелина, за которым один из Повелителей полувёл-полутащил связанного эльфа. В спешке Тёмный Вала забыл распорядиться насчёт Маэдроса, и потому Ирбин, безошибочно определив по выражению лица Мелькора, что того лучше сейчас не отвлекать, молча следовал за ним вместе с пленником.
У дверей комнаты Феанора майа немного поколебался, но всё же решил войти.
Теперь Ирбин увидел то, о чем Мелькор догадался ещё по дороге: Феанор не просто был без сознания. Дело обстояло неизмеримо хуже.
Все эти дни, начиная с первого мало-мальски осмысленного взгляда, Феанор стремился жить. Сначала жить ради того, чтобы не показать Мелькору свою слабость. Потом жить ради того, чтобы предотвратить войну. Жить.
Но возможно ли жить, зная, что твой друг обречён на войну с твоими сыновьями?
Феанор умирал — это было очевидно для Ирбина. Тело нолдора было изранено бичами балрогов, и эти раны опять воспалились, когда исчезла воля, что заставляла срастаться ткани. Бывший ученик Яванны подумал, что он, возможно, отпустил бы такого эльдара. Не стоит поддерживать жизнь в том, у кого нет желания жить.
Мелькор склонился над Феанором, не замечая ничего вокруг. Помощь требовалась немедленно, времени звать целителей не было, а сил после схватки с нолдорами оставалось не так уж много. Вдобавок, в последнее время способности Тёмного Валы к целительству заметно уменьшились.
Но выхода не было. Феанора надо было спасти. Сейчас.
Сначала Мелькор просто передавал нолдору часть своей силы — поддержать угасающую жизнь. Потом занялся ранами: останавливал кровь, сращивал порванные мышцы и сосуды. Материя слушалась Мелькора всегда. Ему полюбилось играть с ней, едва воля его впервые коснулась юного мира, меняя, формируя, даруя жизнь и движение. Тело эльфа было той же материей, и в прежние времена Темный Вала без особого труда поставил бы Феанора на ноги. Теперь же при попытке помочь сила его рассеивалась впустую, и лишь малую толику её удавалось обратить на пользу делу. Мелькор тяжело дышал — казалось, он вязнет в трясине или пытается двигаться сквозь толщу воды. И с ужасом чувствовал: пожелай он разрушить, искалечить или убить — всё получилось бы легко и сразу, почти без усилий. Как получилось землетрясение. Словно проклятые Камни изменили саму его природу… или всё из-за Паучихи?