Предложенная самим автором версия такова: описанные во «Властелине Колец» события представляют собой некую реконструированную эпоху истории Земли, отстоящую на определённое количество временных периодов назад от наших дней (примерно на 6 тыс. лет) [Толкин 1958]. Исходя из этого, он, затрагивая тему географии, писал так: «Мне необходимо было, полагаю, сконструировать воображаемое время, а что до места — крепко стоять ногами на земле-матушке» [Толкин 1958]. Исследования подтвердили, что Профессор своему слову не изменил, и составленные им карты указывают на несомненное родство географии земной и географии средиземской. В основе построения географической среды мира Толкиена лежит принцип системы, объединяющей несколько источников, среди которых: своеобразная калька с ландшафтов современной Европы, с искажениями, характерными для античных и средневековых карт; география Европы Ⅰ тыс. н. э., где Византия послужила прототипом Гондора, а могучие готские королевства — Рохана; развёрнутая в пространстве и мифологизированная карта английской истории; собственно мифологические представления европейцев о землях обитания людей — как языческие, так и христианские [Семёнов]. Помимо этого, специально проведённое исследование географии одной из областей Средиземья с точки зрения движения литосферных плит доказало, что законы геологических процессов в мире Толкиена абсолютно те же, что и в мире реальном [Исмаилов]. Таким образом, мифопоэтическое пространство, созданное воображением писателя, оказывается узнаваемым и родным, практически осязаемым, «земным», но изменённым ровно настолько, чтобы поверить, что описываемые события происходили давным-давно, в незапамятные времена.
Ещё одна немаловажная деталь, подкупающая своей натуралистичностью (в прямом смысле слова, ибо имеет непосредственное отношение к натуре — природе) — уникальное многообразие растительности, с изумительной точностью и любовью обрисованное и поименованное Толкиеном во «Властелине Колец». Путь героев романа пролегает через шесть природно-климатических зон — от субарктики до сухих субтропиков, и на его протяжении встречается более ста пятидесяти видов растений, каждое из которых закономерно произрастает в характерном для него ландшафте, окружено действительно ему присущими растениями-спутниками и вовремя, в должные календарные сроки, зацветает [Кучеров]. И даже чудесные эльфийские растения неземной красоты оказываются не просто плодом фантазии автора, но имеют близких родственников среди земной флоры: «Я получил большое удовольствие от книги, посвящённой растениям полуострова Кейп-Йорк. Я не нашёл в ней ничего, что непосредственно напомнило бы мне нифредил, эланор или альфирин; однако причина тому, думается, в том, что в явившихся моему воображению цветах заключён свет, которого не было и никогда более не будет ни в одном растении, и который невозможно уловить кистью. Без этого света нифредил мог бы оказаться просто изящным родичем подснежника, а эланор — очного цвета (только, возможно, чуть покрупнее), с солнечно-золотыми или звёздно-серебряными цветками на одном растении, иногда сочетающими оба оттенка. Альфирин («бессмертный») оказался бы похож на сухоцвет, только не столь сухой и бумажный» [Цит. по: Кучеров].
Растения и деревья Толкиен любил с детства, они обладали в его глазах почти магической притягательностью, каждый цветок или дерево были наделены душой, характером и судьбой. Такое трепетное отношение к природе не могло не найти отражения в трудах писателя. В его мире существуют в действительности живые деревья: Фангорн и другие энты, Старый Вяз, хуорны. Некоторые из них великодушны, другие коварны, они способны разговаривать и передвигаться, принимать решения и даже участвовать в битвах. Интересно, что образ деревьев-воинов возник в воображении Толкиена ещё в школьные годы, в период изучения пьес нелюбимого им Шекспира: Профессор вспоминал горькое «разочарование и отвращение своих школьных дней, вызванное тем, как бездарно распорядился Шекспир „приходом Бирнамского леса на Дунсинанский холм“. Я жаждал придумать такие обстоятельства, в которых деревья действительно могли бы пойти в бой» [Карпентер. С. 46]. Во «Властелине Колец» подходящие обстоятельства были найдены.
Начало истории Средиземья кроется в желании Толкиена создать такой мир, в котором вымышленные им языки обрели бы жизнь и перестали быть исключительно плодом лингвистических упражнений. Иными словами, та часть личности Толкиена, которая являла собой учёного-систематика, породила (или, вернее, пробудила) другую её часть — писателя, художника-творца, обладающего даром созидания и способностью отыскать в своём сердце целую вселенную. Гармоничное сосуществование обеих составляющих личности сделало возможным появление на свет особого литературного мира, воспринимаемого читателем трёхмерно, как нечто реально бытующее. И заслуга учёного здесь в том, что его усилиями мир этот приобрёл убедительную внешнюю форму, облёкся в кровь и плоть, наполнился множеством таких деталей, каждая из которых доказывает: да, перед нами летопись несомненно правдивых событий.