Однако, похоже, ею действительно руководило лишь примитивное любопытство.
– Во-вторых, – с ленивой улыбкой продолжил граф, – вы раздражаете меня потому, что ваш рот создан для поцелуев.
Маргарет оторопело уставилась на Монтрейна. Кровь в ее жилах вскипела, охватив все тело огнем. Дыхание прерывалось. «Уходи отсюда немедленно, Маргарет. Оставь его». Маргарет показалось, будто она слышит голос своей бабушки, которая корит ее за нерешительность.
– Мне кажется, – заговорила она через несколько мгновений, все еще не придя в себя после его признания, – что лучше бы вам похвалить какие-то другие мои достоинства и добродетели. Аккуратность, например, хорошие манеры.
– Доброту, – с улыбкой добавил Хоторн. Маргарет утвердительно кивнула.
– Вы добры, Маргарет?
– Полагаю, да, – вымолвила она, прожигая взором ковер у себя под ногами. – А вы?
– Думаю, кто-то может сказать, что – нет, я не добр. Иначе вас бы уже здесь не было. Я бы позволил вам завершить свое дело и оставил вас одну.
– И почему же вы этого не сделали? – Маргарет подняла глаза и только сейчас почти физически ощутила на себе устремленный на нее взор Монтрейна.
Он тут же отодвинулся к камину.
Маргарет отвернулась. В комнате вдруг стало необычайно жарко, она едва дышала, чувствуя, что голова у нее начинает кружиться.
– Потому что я хочу получить свой поцелуй, – невыразительным тоном промолвил он.
Вздрогнув, Маргарет посмотрела Монтрейну в глаза. Во рту у нее пересохло, она нервно облизала губы, отвернулась, подошла к окну и стала смотреть на открывшийся вид. Маргарет была в полном смятении, она в жизни не чувствовала себя столь неловко.
Чтобы хоть как-то собраться, Маргарет стала подробно вспоминать поездку в почтовой карете, затем сосредоточила внимание на птице, усевшейся на крыше расположенного напротив дома. Утром небо было совсем серым, как это часто бывает в Лондоне. Маргарет, во всяком случае, частенько видела именно такое небо. А вот теперь ярко светило солнце! Удивительная перемена. Совсем не похожая на ту, что она чувствовала в себе.
Маргарет повернулась и посмотрела на графа.
Хоторн не шелохнулся, замер, как изваяние, лишь на его щеке пульсировала жилка. Ни улыбки, ни жеста, которые могли бы развеять напряженность, вызванную его словами. Ни в коем случае нельзя даже на миг нарушить разделяющую их границу. Нельзя! Маргарет точно знала это, даже не понимая почему. И все же ей так хотелось дотронуться до него!
– Один поцелуй, – произнес Хоторн таким тоном, слов но понимал, что Маргарет колеблется.
Ей следовало уйти, как только она увидела его в библиотеке. Вместо этого они играли с опасностью, флиртовали, упорно не желая замечать угрозы.
– Я вас не знаю, – проговорила Маргарет. Она была почти в отчаянии.
– Что вам нужно узнать обо мне, чтобы мы могли счесть это оплатой за поцелуй? – с нетерпением спросил он, хмуря свои красивые брови.
– Но почему именно я вас интересую? – Этот вопрос Маргарет задала лишь для того, чтобы скрыть смущавшую ее правду. Обе женщины, прятавшиеся в ее оболочке, – та, о существовании которой Маргарет узнала лишь недавно, и прагматичная, скромная, спокойная и добропорядочная вдова Эстерли – очень хотели его поцеловать. Их желание было столь сильным, что Маргарет уже ощущала на губах вкус его губ, вкус этого запретного поцелуя.
– Не знаю. – Хоторн нахмурился еще больше. – Признаюсь, именно этот вопрос я множество раз задавал себе за последние несколько недель.
– И что? – полюбопытствовала Маргарет. – Вы уже пришли к какому-то удовлетворительному ответу?
– Пришел, – утвердительно кивнул граф Монтрейн. – Я хочу один поцелуй.
– Да? И все?
– Да, когда все будет позади, меня перестанет тянуть к вам, напряжение ослабнет. И я, даст Бог, смогу сосредоточиться на неотложных делах – на работе и предстоящей женитьбе, – разъяснил Хоторн.
Пораженная словами графа, Маргарет оторопело уставилась на него.
– Я еще не женат, – сообщил Хоторн, приподнимая одну бровь, – и у меня пока нет невесты. Воспоминания о вас мешают мне подыскивать подходящую девушку.
Маргарет отвернулась к окну.
– Итак, надо понимать, – заговорила она, – если я позволю вам вернуться к привычному образу жизни, если мысли обо мне не будут донимать вас больше, это будет своего рода жестом милосердия, этаким благотворительным актом с моей стороны?