— Джорджина, — наконец ответил он. — Ее звали Джорджина.
Мартиника прикоснулась губами к изгибу его плеча.
— Звали?
— Она умерла.
— Ах. — В этом звуке скрывалось огромное значение. — Мачеха. Я понимаю.
Он снова повернулся, чтобы посмотреть на нее.
— В самом деле? — ответил он. — Как бы мне хотелось тоже понять.
Мартиника начала играть с прядью его волос, которые слишком сильно отросли.
— Неужели она была причиной, по которой ты так долго оставался во Франции?
— Да, я отвез ее туда, — признался Джастин. — У нас был небольшой дом в Марэ, где мы прожили два года.
— Только два года, moncher? А потом она умерла. Как печально. Почему ты не вернулся домой?
Он покачал головой, и ощутил, как его волосы коснулись подушки Мартиники.
— Мне было слишком стыдно, — признался он. — Знаешь, она умерла во время родов. Я иногда думаю, что это было справедливое наказание для нас обоих. Но я уже знал, что никогда не смогу вернуться домой. Не смогу, пока жив мой отец.
— Джастин, как это произошло? — спросила девушка, словно изо всех сил пыталась понять.
Он грустно улыбнулся.
— О, так, как обычно происходят вещи подобного рода, — произнес он. — Несвоевременное чувство романтизма. Я ошибочно принял своего отца за дракона, а мачеху — за девицу, попавшую в беду. К несчастью, правда — как в большинстве случаев в жизни — оказалась не столь прямолинейной.
— Она… она любила тебя?
Джастин забросил одну руку за голову и с трудом сглотнул.
— Она определенно была влюблена в идею, — ответил он. — И очень романтична. Отец женился на ней, когда ей было всего семнадцать лет. Мне исполнилось шестнадцать, и я все еще учился в Оксфорде. Мы… мы стали друзьями, я полагаю, потому что были одного возраста, и я часто бывал дома. Но когда я закончил учебу два года спустя, то осознал, насколько она несчастна.
— Ах, — проговорила Мартиника. — Это был брак по расчету?
Он кивнул.
— Джорджина была красавицей, но у нее не было ни гроша, — пояснил молодой человек. — Отец чувствовал себя одиноко, и поэтому отправился на Сезон в Лондон, чтобы найти жену. Но не думаю, что затворник средних лет был тем, за кого она хотела выйти замуж.
Мартиника понимающе посмотрела на него.
— А, все дело в глубоких карманах твоего отца!
— Именно так, — согласился Джастин. — И он поговорил с ее семьей, бедной, словно церковные мыши, и все было улажено. Джорджина утешала себя тем, что будет графиней. Но я думаю, она не осознавала, что отец на самом деле не любит Лондон, и ненавидит принимать гостей. Или то, что он живет только ради своего табака, лошадей и гончих. И она определенно не понимала, насколько он на всем экономит.
— И поэтому она развила чувство драматизма? — предположила Мартиника. — Рискну предположить, что твой отец превратился в страшного людоеда. Он не понимал ее потребностей. Стал жестоким и оскорблял ее до тех пор, пока она не оказалась на грани безумия? Даже на грани самоубийства, n’est-cepas[20]? И только ты, Джастин, мог спасти ее.
Он в изумлении уставился на девушку.
— Откуда ты знаешь?
Мартиника приподняла одно плечо.
— Я француженка, — напомнила она ему. — Никто не понимает laproductiondramatique[21] лучше, чем мы. И я женщина, moncher. Даже в смерти, нам редко удается одурачить друг друга.
Джастин почувствовал, как часть напряжения покидает его.
— Я был единственным дураком, — прошептал он. — Мой отец был суровым человеком. Я знал это. Возможно… да, возможно он вел себя жестоко. Но мне не следовало вмешиваться.
— Нет, вмешаться следовало отцу Джорджины, — заявила Мартиника. — Если худшие из ее утверждений были правдой.
— И все же я ни разу даже не подумал об этом, — признался Джастин. — Я был молодым парнем, нетерпеливым и полным гнева, одурманенным ее хрупкой красотой и убежденный в том, что мой отец — чудовищный зверь. Каждую ночь она плакала так, что ей становилось плохо. Джорджиана умоляла меня спасти ее, увезти ее прочь. И я так и сделал.
— Да. Ты сразил ее дракона.
Он горько улыбнулся ей.
— Я жалок, не так ли? — прошептал Джастин. — Я предал своего отца, даже не дав ему шанса защитить себя. По сей день я не знаю, нанес ли я ему глубокую рану, или он просто возненавидел меня. Я даже не прикасался к Кристине, пока не прошло несколько недель, и не стало ясно, что нас окончательно отвергли; что теперь мы остались только вдвоем против остального мира.
— Mon Dieu, были ли у вас какие-то деньги? — спросила Мартиника. — На что вы жили?