Они охотно окружают его и берутся за руки. Хани старается держаться от Люка подальше, но тоже встает в круг – вот и хорошо, ради нас обеих. Надеюсь, она поняла то, что я успела шепнуть. Ей необходимо кое-что знать, и рассказать об этом могу только я, но не сейчас, когда вокруг полно ушей.
Я встаю на колени, Аврора осторожно берет мою забинтованную ладонь в свою, Рейнбоу крепко стискивает другую руку. Перед тем как закрыть глаза и опустить голову, Люк пронзает меня ледяным взглядом, и я считываю его недвусмысленное послание. Я за тобой слежу.
Впрочем, я его не виню. Правда. Он относился ко мне с подозрением задолго до пожара и был прав. Он и сейчас прав. Потому что у меня есть тайна, которую я никогда не открою ни доктору Эрнандесу, ни кому-либо другому.
Это из-за меня Аврора, Уинтер и еще много их Братьев и Сестер остались сиротами, из-за меня столько людей погибло. Это все моя вина.
После
Мне снова приснился кошмар. Не такой жуткий, как в прошлый раз, но все равно страшный. Пламя и кровь.
Когда вчера после сеанса КСВ я вернулась к себе, то обнаружила на столе пакет. Я долго смотрела на него, прежде чем открыть. Пальцы у меня дрожали, ведь через прозрачный пластик я разглядела вещи, которые в последний раз видела в своей комнате на Базе. Ножей с гравировкой на рукоятках среди них не было, не нашлось и фотографии моих бабушки с дедушкой, и страницы из отцовского дневника. Видимо, это, как почти все остальное, превратилось в пепел. Не было в пакете и моего письма, чему я не удивилась. Морская раковина, однако, сохранилась, и часы с замершими стрелками тоже. Папины часы.
Проснувшись, я погладила их круглое стекло; в голове все еще теснились обрывки дурного сна. Я сложила все предметы обратно в пакет и принялась ждать сестру Харроу с завтраком.
Еда не лезла мне в горло. Сестра Харроу, пришедшая отвести меня на сеанс к доктору Эрнандесу, спросила, все ли у меня в порядке, и я соврала, ответив «да». Скорее всего, она мне не поверила, но с расспросами больше не приставала, а просто проводила в «Кабинет для интервью № 1». И на том спасибо.
– Мунбим, как ты себя сегодня чувствуешь? – интересуется доктор Эрнандес.
Я ерзаю на диване и пожимаю плечами.
– Ты хорошо спала?
Мотаю головой.
– Ты…
– Вы смотрели? – перебиваю я. – Ну то есть вчера, когда нас собрали вместе.
Он кивает.
– На сеансах КСВ всегда ведется наблюдение.
– Значит, так все и должно было происходить? По-вашему, это нормально?
– В этом виде терапии нет каких-то определенных правил, – поясняет доктор Эрнандес. – Это процесс естественного общения, его выстраивают сами участники.
– Но КСВ должно помогать, разве нет?
– Цель именно такова. Мунбим, могу я узнать, что тебя беспокоит? То, что сказал Люк?
Что же еще.
– Боюсь, я не очень представляю, в чем польза таких высказываний.
– Понимаю тебя, – говорит доктор. – Вполне понимаю. Видишь ли, психологическая реабилитация Люка проходит не так, как у тебя, Мунбим, и не так, как у Хани, Рейнбоу и всех прочих. Люди по-разному справляются с травмой.
– И вы не считаете, что разрешать ему вести эти речи опасно?
Доктор Эрнандес откидывается на стуле.
– Ты действительно полагаешь, что слова Люка несут опасность, или же тебе тяжело их слышать потому, что ты в это не веришь?
Я смотрю на него, а в голове ревет отец Джон: «ЛИШЬ ЕРЕТИЧКА МОГЛА НЕ ТО ЧТО ПОПАСТЬСЯ, А ДАЖЕ ПРИБЛИЗИТЬСЯ К СТОЛЬ ОЧЕВИДНОЙ ЛОВУШКЕ, ЛИШЬ БЕЗМОЗГЛАЯ, НИКЧЕМНАЯ ПРИТВОРЩИЦА!»
– Если бы я увидел в действиях Люка угрозу, – наконец произносит доктор Эрнандес, – то прервал бы сеанс. Я обещал тебе безопасность, и это наш главный приоритет. КСВ часто включает в себя бурные споры, даже разногласия и ссоры, из-за чего обстановка порой накаляется, однако весь процесс от начала до конца находится под наблюдением и контролем. Тебе не стоит волноваться.
– Хорошо. – Я ни на секунду не верю ему, но какой смысл сообщать об этом? Остается надеяться, что я ошибаюсь, а он прав.
– Хочешь еще поговорить о КСВ? Это совершенно нормальное желание.
Качаю головой.
– Ладно, – кивает он. – Отлично. Тогда…