Боков опять шмыгнул, как-то передернул плечами и вдруг, поднявшись, на удивление Глебу стал декламировать:
Ребята, работающие поблизости, тоже встали, разинув рты, прислушались.
Боков закончил читать, поднял лом и опять подошел к глыбе, которая, казалось, теперь уменьшилась в размерах. Антонов и Турчин, не медля, вслед за Боковым подсунули под нее свои рычаги и одним махом дружно сдвинули громадину, покатили ее к краю пропасти. Потом Глеб спросил Женьку, мол, что, сам стихи сочиняешь? Боков покраснел, засопел и в своей манере брякнул:
— Темнота ты, а еще казак донской. Юрий Визбор это, певец гор, знать надо!
Глеб не обиделся. Да и что обижаться — не может же человек охватить необъятное, все знать. Он всего «Евгения Онегина» шпарит наизусть, увлекался в свое время Высоцким, Окуджавой, мифами древней Греции, потом с головой, окунулся в Маяковского, Куприна и Достоевского… Булгакова пробовал… Теперь военные мемуары заглатывает, хотя времени на это в обрез. Некогда даже Наталии письма в срок писать. От нее регулярно, раз в неделю, получает спокойные, рассудительные. А сам…
Нет, совсем не хочется сейчас думать об этом. Антонов увидел еле плетущегося под тяжестью двух кувалд, взваленных на плечи, Шурку Ртищева, и мысли его тут же переключились на другое. Надо помочь парню. Глеб порывисто шагнул навстречу Ртищеву, умаялся Шурка вконец. Но тут же внутренний голос остановил Глеба: ведь он тащит на себе и орудие труда Коновала! Ефрейтор сейчас где-то цигарку раскуривает, лясы, небось, точит с тем же Мацаем, используя короткую передышку, а Шурка надрывается. По своей воле! И пусть надрывается… Антонов отвернулся от Ртищева, сделав вид, что осматривает задние колеса машины.
Однако Глебу спокойнее не стало. Почему-то сразу вспомнился ему эпизод, буквально недавно взбудораживший всех ребят. Эпизод, в котором опять — Турчин. Обычно грубоватый, он на этот раз раскопал среди валунов и комьев глины хилое деревце и жалобно запричитал:
— Бяроза, бяроза, моя дорогуша!.. Каменюки треклятые, надругались над тобой, красавкой… Як же тоби помочь?
Он носился с ней, словно это был больной младенец. Не знал, куда ее приткнуть, кому еще показать надломленные корешки и ветки с редкими увядшими листиками, облепленными грязью.
— Надось в землицу ее, в землицу, авось оклемается, — твердил Петр.
— Бесполезно… — кто-то обреченно махнул рукой.
— Прекратите миндальничать! Выбросьте этот хлам и продолжайте работать! — вмешался старший лейтенант Ломакин, руководивший разбором оползневого схода, застопорившего дорогу.
— Какой же це хлам?! Бя-ро-зка… Як людына вона!
— Добре Турчин мыслит, — пробасил прапорщик Березняк. Ребята одобрительно зашумели.
— Делайте с ней, что хотите. Только проезд быстро освободите. Впереди-то люди помощи ждут, — бросил Ломакин.
Лопаты и ломы сразу же замелькали в бешеном темпе. А когда делу был виден конец, Турчин, взяв с собой Антонова, бережно поднял березку и полез на склон, к выступающему огромному камню, похожему на зуб. «За ним она и убережется от бродяги ветра, — рассудил Турчин, — а дождь даст влагу». Глеб помогал Петру: рыл воронку, потом утрамбовал грунт. Они нашли поблизости сухую палку и привязали ее к стебельковому стволу деревца.
— Порадок, — довольно прогудел Турчин и неожиданно сказал, как бы делая вывод для себя: — От и Ртищев наш, вовсе не «волк тамбовский», а як ця бярозка. Из глиняки вытащим, отрахнем и посадим в живу почву. Надось защитную скалу только ему подыскать… Кумекай, казак, кумекай…
…Глеба аж передернуло от нахлынувшей злости на себя из-за того, что отвернулся от Шурки и не разделил пополам его тяжелую ношу. Но не стоять же так, склонившись над колесом, слыша позади неуверенные Шуркины шарканья, и делать вид, что занят.
— Постой, — решительно обернулся он к Ртищеву, — бросай кувалды! Вернее, одну скинь, ту, что Коновала.
— А-а?.. Да ничего, Антоныч, оттащу, а?..
— Слушай, что я говорю, — нетерпеливо шагнул к Шурке Глеб и сдернул с его плеча чугунную болванку с длинной ручкой, шмякнул ее оземь. Шурка пошатнулся, чуть завалился назад, но Глеб тут же придержал его за плечо, потом легонько подтолкнул вперед: — А теперь иди, за железяку не волнуйся, не пропадет. Кстати, где Коновал?