Я, откровенно говоря, был рад, что в такой опасный момент мы с Осокой находимся в разных концах галактики. Если, не дай бог, что, круглыми сиротами наши дети не останутся. Их у нас двое: Лили скоро будет семь, Ванечке только что исполнилось четыре. На этом Осока решила остановиться. Рождение младшего сопровождалось для неё двойной болью. Именно в тот самый день и час погиб в схватке с Вейдером старый магистр Кеноби. Поэтому и имя для сына мы выбрали в честь него. Ван. За детей ни я, ни Осока особенно не тревожились. Они в командном секторе главной базы, с ними Рийо и целая куча добровольных нянек. Да и дочь Рийо, Дана, в свои девять лет очень серьёзная и ответственная девочка, прямо-таки вылитая мать, вовсю помогает воспитывать младших. Глядя на эту разновозрастную троицу, мамаши на базе умиляются: Даночка вашим прямо как старшая сестра! Они же не знают… Для публики Рийо сочинила слезливую историю о том, что отцом Даны является молодой ондеронский аристократ, что ухаживал за ней ещё в Сенате, при Республике, и несколько раз прилетал к нам с деловыми визитами. Сам парень ни подтвердить, ни возразить уже не мог. Три месяца спустя после последнего появления у нас обманутые им наёмники захватили его корабль и вырезали всех, кто был на борту. Тогда у Рийо и созрел коварный план солгать о сроке своей беременности, сдвинув его на пять недель позже. А уж Герхард, электронный эскулап «Амидалы», тайны хранить умел. Достаточно сказать, что, летая с ним несколько лет, мы только при рождении Лили узнали, что именно он был тем самым врачом, что помог появиться на свет Лейе и Люку на станции Полис Масса. И видел, как умерла его будущая госпожа. О том, какому кудеснику удалось подсунуть его Вейдеру для оснащения корабля, кибернетический конспиратор до сих пор говорил уклончиво.
В общем, получилось точно по «Бриллиантовой руке»: руссо туристо – облико морале. Я тогда не знал, смеяться или плакать, поделать-то, всё равно, ничего было нельзя: Рийо иногда бывает жутко упряма. Потом привык.
— Может быть, тебе лечь и поспать? — спросила сзади Падме.
— Да я не сплю, просто задумался, — сказал я. — Как твоё ощущение тревоги? Не прошло?
— Нет, — покачала головой голограмма. — Да это, пожалуй, не беспокойство, а как бы предчувствие. Оно не плохое, просто что-то произойдёт. А что – не знаю.
Я встал с пилотского кресла, спустился с рубочного подиума – четыре ступени вниз из-под гранёного прозрачного блистера на уровень основного помещения, подошёл к голограмме и просто, без лишних слов, обнял её. Погладил по волосам. На этот раз причёска Падме не откликнулась слабым покалыванием электрических разрядов, как бывало, когда она испугана или раздражена. Никто из нас не понимал, какие физические законы позволяют голографическому изображению становиться физически плотным и осязаемым. Падме просто однажды научилась этому. На своё и наше счастье. Новые способности придали новый смысл её существованию здесь, в компьютере корабля, ведь теперь она чувствовала себя почти как живая. А сейчас… ну, что сейчас, она, как говорится, «на нервах» после всего, что произошло. Её муж вернулся к Свету, избавился от мучений, доставляемых искалеченным телом и жутким чёрным костюмом, это так, но, с другой стороны, то, что произошло, называется одним коротким словом. Умер. Разве это могло не печалить Падме? Она до сих пор любила его – не жестокого лорда Вейдера, конечно, а прежнего Анакина.