Я долго стояла и смотрела на картину «Инфанта», в углу сторожем сидел Веласкес и молчаливо отрывал билеты, плата за вход. Нет, так выдержать пространство мог только он, говорил мне позднее художник Заборов, а я ела устрицы и думала, какое же пространство могла выдержать изнеженная женщина, которая до двадцати с лишним лет понятия не имела, что такое метро, должна была учиться ходить пешком и привыкнуть, что в кармане нет привычного шуршанья денег. Тишина мой друг.
Нарядные, чистые, открахмаленные и отутюженные улицы, кафе с напирающим и одуряющим запахом пирожных, голод и усталость. Седовласый Семен — хозяин вин, веселья и ласкового бара «Тройка». И впрямь похоже было все на палехскую шкатулку, из которой Семен лихо вышвыривал деньги, слезы, посулы о счастье в шоколадном городе, предложение о продолжении жизни здесь. Как заключительный аккорд была поездка на курорт, на Вены синие холмы, и не забыли б быль умы.
Штраус повсюду, и мужчины во фраках, и дамы, как утопленницы, все в длинных белых платьях кружатся в вальсе или во сне моем, между живых изгородей все тех же белых и красных роз. Семен плакал и признавался, как он здесь одинок и несчастен, останьтесь, говорил он, останьтесь.
Я узнала позднее, что не стало красавца еврея, тридцатисемилетнего гуляки, жертвы русской ностальгии и венского фрака. Продукт ухарства и раздолья разбился ночью на спортивной машине, возвращаясь пьяный со щтраусского вальса. Вы просите меня, скажите о Нью-Йорке, о трубадурах-смог, о тараканах кухонных, как рок, и о втором рождении ребенка. Моя жизнь сама по себе напоминала фантастическую поэму, минута ее шла за год. Я полюбила Нью-Йорк и пила этот город, как вино жизни из тяжелой каменной бутылки, что невидимым горлом уходила в заплесневевшую высь неба. Я научилась сутками не спать, за несколько часов обегать город, я научилась тихо презирать заснувший голод. Я перестала видеться со всем, что мне напоминало о России, друзья моих московских дней сидели в клетках для зверей и тихо грызли прутья бессилий. Их грудь была полна достойных планов, как дальше жить в стране орангутангов, прожектов маяки, счастливых далий и обсуждение гениталий, ближних и дальних, плоских и овальных, поперечных, остроконечных, не духовных и бессердечных.
Я работала как модель и стихов не писала, то ли ветер вертел карусель, то ли жизнь за меня сочиняла.
Год проухал или полтора, я уехала в Милан, потом в Париж, из одного платья я переходила в другое с такой же скоростью, как любознательная школьница перелистывает журнал мод.
В Париже я познакомилась со знаменитым французским писателем Романом Гари, который устало и мудро доказывал мне, что нужно бросить заниматься ерундой и продолжать писать. Он был прав, но я говорила «гав», разве слушает скуку дева, разве от древа не вкушала Ева.
Вернувшись в Нью-Йорк, я все же вспомнила слова французского заклинателя и начала серию рассказов, которые так никогда и не опубликовала. Через несколько месяцев после своего возвращения на остров Манхэттен познакомилась с моей итальянской судьбой, чтобы еще через год навсегда переехать в Рим. Роман Гари застрелился в Париже. Эдуард Лимонов написал книгу «Это я, Эдичка».
Сколько бы я ѵ,ни жила в Европе, я буду постоянно вспоминать Нью-Йорк, а вернувшись туда и прожив девять, десять месяцев, убегу в Париж или Рим, навеки на душе цыганский грим, навеки мир мой дом, под флагом чьей страны мне спать, совсем неважно. Я господин господ! Я слова стражник!
Не знаю, интересны ли вам эти факты из моей биографии, или вы чего-то ожидаете другого, в любом случае я не знаю, как правильнее откликнуться на ваш призыв практически описать всю мою жизнь. Но все же я подаю вам те кушанья, которые вы от меня просите, хотя и в малом количестве. Как вы знаете, сейчас все помешались на диете, особенно здесь, в Италии, завидую людям с такой силой воли, которые могут ее выдержать. Рим и Италия стали для меня третьей жизнью; если бы я была кошка, то сказала бы вам, что у меня семь жизней, но я не знаю, сколько их еще у меня впереди и умру ли я здесь или в Индии, которая совершенно сводит меня с ума, или же это будет Африка, что заключит меня в свой мир без цивилизации и жалкого банального вопроса, как жить дальше.
Будет ли это суша, будет ли это море, будет ли это небо, все это будет поэма.