Публикация в «Книжном обозрении» имела успех. Это было первое интервью известной писательницы русского происхождения в советской печати. И вот я снова приезжаю в Париж, прихожу в гости на рю Фарадей, дом 16. Привожу московские сувениры, письмо объявившихся после публикации родственников Шаховской.
И здесь надо заметить, что однажды уже после публикации интервью мне позвонил Г. А. Анджапаридзе, директор издательства «Художественная литература», которому понадобилось по делам службы в Париж. Я рекомендовал его Зинаиде Алексеевне. Вернувшись обласканный из Парижа. Георгий Андреевич позвонил мне и сказал. что Шаховская не совсем довольна публикацией и что она написала в редакцию письмо-комментарий с указанием ошибок и неточностей, в коих, как уверяла Зинаида Алексеевна, виноват я. Пока письмо почтой шло в Москву, я уже лично встретился с писательницей. И тут-то как бы между прочим она мне и сообщила, что написала возражение на наше с ней интервью. И добавила, что ничего особенного в нем нет, просто указания на ошибки. Я попросил дать мне возможность прочитать это возражение. Зинаида Алексеевна, улыбнувшись, сказала, что письмо у машинистки.
А вскоре в Москве меня пригласил редактор «Книжного обозрения» Е. Аверин и сообщил о поступившей из Парижа депеше, дал мне ознакомиться с ее содержанием. Я, честно говоря, был не то чтобы шокирован, но неприятно удивлен тоном письма. Вроде бы оно в общем доброжелательно, но в деталях меня уязвило. В мое отсутствие редактор не хотел его печатать, ждал ответа, и я благодарен ему за доверие. Естественно, в этой ситуации я не стал возражать против опубликования письма.
Но вот я снова в Париже и снова прихожу в гости к Зинаиде Алексеевне, как к доброй знакомой. Да, как к доброй, хотя подспудно между нами уже завязывался конфликт. Я сообщил хозяйке дома, что прочитал ее послание и что я не могу согласиться с претензиями Зинаиды Алексеевны. И добавил, тоже как бы между прочим: «Я передал в редакцию мой вам ответ». — «Прочитайте мне его», — зажглась моя собеседница. «Простите, Зинаида Алексеевна, не могу. Вы же не познакомили меня с содержанием вашего письма. Так что мы квиты».
…Здесь, пожалуй, стоит остановиться, ибо комментарии к моим интервью с русскими людьми за рубежом могут вырасти в отдельную книгу. Каждая встреча давалась мне, как правило, максимальным напряжением и сил, и воли, и профессионального напора. Каждая встреча — это для меня маленькая веха не только нашего трагического времени (а если точнее, то почти всего двадцатого века), но и тонюсенькая отметина в моей душе. В беседах с нашими соотечественниками передо мной раскрывалась драматическая история великого народа и страны, ставшей полигоном для социальных экспериментов, начало которых можно исчислять со времени, рождества Христова. Стремление к равенству, к соблазнительной нравственной свободе обернулось в России трагическим исходом миллионов русских людей со своей земли. Повествуя о своих судьбах, о жизни на чужбине, многие люди плакали, другие не могли усмирить свой гнев. Некоторые по-прежнему чего-то боялись: в Вене одна собеседница, угнанная фашистами с Украины в 1942 году, так и не назвала своего имени. Некоторые были бессильны что-либо вспоминать. Не хотели тревожить былое: жизнь прошла, говорили они. Вместе с тем я испытывал удовлетворение от того, что люди верили в Россию и в перестройку. «Чего уж там, что было, то было» — такое я слышал не раз. «Позвоните, передайте, напомните» — в простой человеческой просьбе люди, еще вчера не верившие в добрые изменения в России, как бы простирали руки в сторону отчего дома.
Название книги «После России» не случайное. Тот, кто любит поэзию, знает, что именно так назвала Марина Цветаева свою последнюю прижизненную книгу, вышедшую в Париже в 1928 году.
«После России»:
Да, при всех разлуках, при всех расставаниях, при всех потерях, при желании что-то понять, простить или проклясть все равно (я это свидетельствую) все встречи и разговоры сходились к одному: «Русской ржи от меня поклон…» И от этого немного легче.