Как он и ожидал, при следователе сидел его молодой фатоватый помощник — в настоящих джинсах, рубашке на кнопочках, с выставленным наружу браслетом автогонщика.
Децкому предложили сесть, он сел и вопросительно уставился на Сенькевича.
— Не хочу скрывать от вас, Юрий Иванович, — сказал Сенькевич, — что я испытал немалое удивление, узнав о вашем следствии…
Вот оно, то важное дело, подумал Децкий и испытал облегчение.
— Не буду предъявлять вам претензий, — говорил Сенькевич. — Вы и сами, надеюсь, сознаете, что выступать от имени уголовного розыска не имеете права. Частное следствие потому и называется частным, что не связано с официальными органами дознания. Тем более что в нашей стране институт частного следствия не разрешен вообще. Я обязан вас предупредить, что вы стали на грань противозаконных действий. Хорошо, однако, что вы немногое успели.
— Мне было интересно, — сказал Децкий.
— Я понимаю ваши побуждения, — кивнул Сенькевич, — и подходить к делу формально мы не будем. Поговорим по существу. Итак, вы — частный детектив, мы — официальные следователи, и вот мы встретились поделиться мыслями по делу хищения с вклада двенадцати тысяч рублей.
Хоть и было сказано "поделиться мыслями", но Децкий понимал, что здесь, в этом кабинете, ни о каком обмене мыслей и речь не зайдет, а придется ему рассказывать, причем убедительно рассказывать, сшивать правду с ложью прочно. Ему стало не по себе.
— Вы позвонили в таксопарк и попросили назвать таксистов, ездивших в Игнатово двадцать четвертого июня до одиннадцати часов, — сказал Сенькевич. — Зачем?
— Я думаю, что воровство, — сказал Децкий, — мог совершить или кто-то из сберкассы, или какой-нибудь сосед, или кто-либо из друзей. И я решил проверить своих, чтобы не оставалось сомнения в личных отношениях. Единственным человеком, который стал под мои подозрения, был Павел.
— Почему он? — спросил Корбов.
— Потому что на дачу, как я узнал, он ехал в электричке один. Никто его не видел. Я предположил, что он мог доехать в Игнатово на такси и тут смешаться с пассажирами электропоезда.
— Разве вы ему не доверяли? — спросил Сенькевич.
— Доверял, как себе. Но подозрение возникло. Я хотел проверить…
— Когда вы обратились к таксистам, Пташука уже не было в живых, сказал Корбов. — Какой смысл имела такая проверка?
— Никакого. Но мне надо было снять сомнение.
— Значит, из всех друзей вы заподозрили только Пташука? — спросил Сенькевич. — Его одного?
— Да, — сказал Децкий.
— Почему же все остальные вне подозрения?
— Они ехали парами.
— А если они парами приехали в такси?
— Этого не может быть, — ответил Децкий.
— Почему?
— Никто из них не знал о вкладе.
— А ваш брат?
— Не подозревать же мне брата, — сказал Децкий.
— Вы давно дружили с Пташуком? — спросил Корбов.
— С института.
— Значит, лет двадцать. И все же усомнились?
— Надо же на кого-то думать.
— В честности остальных ваших знакомых вы не сомневаетесь?
— Нет.
— Только в честности Пташука?
— Так складывается, — сказал Децкий.
— Вы предъявляли таксистам групповой снимок?
— Да.
— Почему ж не одиночный снимок Пташука?
— Не было одиночного.
— Но ведь вы могли его сделать.
— Не догадался, — ответил Децкий.
— Кто-нибудь из соседей знал о вашем вкладе? Вы кому-нибудь говорили о нем?
— Никому.
— А кто из соседей бывал у вас дома?
— Как правило, никто.
— А вне правила?
— Соседи по лестничной площадке.
— Это у них умерла старушка двадцать четвертого июня? — спросил Сенькевич.
— Да, — кивнул Децкий.
— Она упала на лестничной площадке?
Децкий вновь кивнул.
— В какое время, не знаете?
Децкий захотел ответить: "Не знаю!", но вырвался, однако, совершенно нечленораздельный звук, какое-то хриплое карканье. Он откашлялся и сказал:
— Знаю, что утром. Но точное время не знаю. Нас не было.
— А какие соображения, Юрий Иванович, привели вас утром на Веселовское шоссе? — спросил Корбов.
— Мне хотелось увидеть место катастрофы. Не верилось, что Паши нет.
— Вам было горько за Пташука?
— Да.
— Но вы тут же поехали к таксистам?
Децкий почувствовал, что потеет. И стул начал припекать, словно заложена была под сиденье и сейчас включена Сенькевичем электроспираль.
— А Смирнов Петр Петрович — честный человек?
— Без сомнения.
— Кажется, у вас в гостях была заведующая комиссионкой?
— Да, Екатерина Трофимовна Мелешко.
— С кем она приехала?
— С приятелем. Я мало знаю его. Он, кажется, военный историк. Знаю, что коллекционирует оружие.
— Вашим гостем был также заведующий магазином «Хозтовары». Он друг вашего дома? Часто у вас бывал? Вы хорошо знаете его?
— Неплохо.
— Он — честный человек?
— Очень уважаемый человек.
— Значит, из всех близких знакомых, собиравшихся к вам на дачу, только Павел Пташук был способен на подделку подписи, воровство облигаций и похищение денег? Один он?
— Нет! — сказал Децкий. — Он меньше всех остальных. Я сам в это не верил. Это были предположения. Нашел какой-то зуд, мне доставляло утешение что-либо делать…
Мыслями пришлось делиться полтора часа, и Децкий вышел на улицу, как из операционной, — шатало, мутило, ноги не слушались, руки дрожали, в голове был полнейший сумбур. Его версия с Пашей прозвучала неубедительно, даже глупо — самого близкого друга заподозрил, а дальних — не осмелился. Не приходилось сомневаться, что следователи начнут проверять всех. А более всего саднил вопрос о старухе. И надо же, морщился от досады Децкий, каркнуть в ответ, словно из рогатки попали.
Он отъехал два квартала и остановился, не чувствуя сил вести машину; надо было прийти в себя, обдумать последствия неудачной беседы.
Еще вечером, решившись на превентивный разговор с Децким, Сенькевич постановил познакомиться с его приятелями. Встреча утвердила его в этом решении. Убежденность Децкого в непричастности знакомых к преступлению на том лишь основании, что они ехали парами, что каждый мужчина находился под надзором женщины, имел женское свидетельство в свою пользу, не казалась состоятельной. Вспыхнувшая во время беседы догадка о возможном исполнении воровства парой, об отсутствии какой-либо из супружеских пар в поезде имела не меньшее право считаться гипотезой, чем версия о вине одиночки Пташука. Децкий — если говорил правду — совершал психологическую ошибку. Однако и он сам, и они вместе с Корбовым не думали о паре. Децкий, возможно, предполагал и такой вариант, но пара защищена двойной связью. Тем более следовало составить мнение о каждой. Из дальнейших дел тут же спланировались графологическая экспертиза почерков всех гостей Децкого, изготовление фотопортретов каждого гостя-мужчины для предъявления контролеру и гражданам, которые в то утро посещали сберкассу. Некстати появилась в этой истории и старушка — соседка восьмидесяти лет. Упала разбилась; может, в то утро и было ей начертано умереть, но теперь без проверки обстоятельства ее смерти уже не обойтись. Вор торчал в квартире все утро, может быть, вечером туда пришел, дважды выходил между девятью и десятью, и как раз в это время произошла беда с соседкой. Она шла по лестнице, то есть могла разминуться с преступником, была потенциальным свидетелем. С делом Децкого связывалась вторая смерть, и это тяготило.
Следовало с чего-то начинать, и Сенькевич решил встретиться с людьми. Приглашать друзей Децкого для знакомства в отдел он раздумал сразу. В кабинете большинство людей держится напряженно, несловоохотливо, с оглядкой, и к тому же достаточного набора емких вопросов он и Корбов сейчас составить не могут; иное дело — посетить их на дому, где о характере хозяев говорят вещи и где приватная обстановка беседы располагает к пространным ответам.
Исполняя этот план, Сенькевич тотчас же по уходе Децкого направил Корбова по двум заданиям: узнать подробности падения и смерти старухи; посмотреть в отделе кадров торга личные дела директора и заведующего отделом магазина «Хозтовары». Сам же Сенькевич позвонил Екатерине Трофимовне Мелешко. По голосу Сенькевич определил, что разговаривает с дамой деловой, и в тон ей сообщил, что ему по важному делу надо Екатерину Трофимовну повидать. Собеседница сказалась нездоровой, неспособной выходить. Тогда Сенькевич попросил разрешения зайти. На другом конце провода последовала заминка, но короткая, и отвечено было: "Пожалуйста!"