Не прекращая идти, мальчик крикнул через плечо:
— Она — дома, и не выходит из дому уже два дня.
— О… — глупо воскликнул Оби. Его рот раскрылся, и у него на языке собрался вкус капель дождя.
— Я не думаю, что она больше захочет тебя увидеть, — не злобно сказал ее брат — беспристрастно честный «двенадцатилетний младенец».
Оби не ответил, не сказал ничего. Он стоял потерянно и несчастно. Все огоньки в мире потускли. Где-то в глубине души он осознавал, что Лаура Гандерсон потеряна им навсегда.
3
Волна горячего воздуха налетела без предупреждения — прямо в мае. И это было слишком преждевременно. Жара ударила прежде, чем чье-либо тело смогло бы к этому привыкнуть: кровь отказывалась двигаться быстрее, а толстая кожа была еще слишком бледна. Жар исходил от улиц и тротуаров, раскаленных беспощадным солнцем, отражающимся от молодых листьев на ветвях деревьев и цветов, покрывающих кусты.
Жара превратила учащихся «Тринити» в вялую армию лунатиков. Волнение выпускников, знающих, что наступили последние дни учебы, и уроки потеряли вообще какой-либо смысл, было приглушено жарой и влажностью, которая сизой дымкой висела над школьным двором. Наклеенные на стены коридора, на доску объявлений и в классах плакаты, во весь голос кричали о приближении Дня Ярмарки, завершающего учебный год, всеми были восприняты со скукой и безразличием.
Арчи любил жару, наверное, потому что с ее наступлением остальные себя чувствовали из ряда вон плохо. Они обливались потом, ныли, и вяло шевелились в тяжелом воздухе, словно на ногах у каждого были ботинки из свинца.
У него было много способов уйти от назойливой жары: сохранять хладнокровие, держать себя в руках и не поддаваться эмоциям, побольше лежать, никаких встреч «Виджилса» или его активистов. Его лидерство в этой неформальной организации было очень тонкой вещью. Он знал, и инстинктивно чувствовал, когда созвать очередную встречу, отложить ее и позволить каждому члену «Виджилса» быть предоставленному самому себе. Как и сейчас. Он осознавал, что если царит всеобщий дискомфорт, то не обойти обид на любое дополнительное усилие или задание.
Жара влияла на все происходяще вокруг. Не будучи столь активным, Арчи никогда не терял бдительности — не без того, чтобы всем казалось, что ему не до чего нет дела. Двумя главными объектами для наблюдения были Оби и Картер, которые походили на близнецов. Они оба перемещались, словно в трансе, оба были озабочены собственными мыслями и переживаниями, что само собой подразумевало, что от них вряд ли последуют какие-нибудь глупости или угрозы. Какое-то время Арчи немного опасался происходящего внутри Оби. То ли он тихо вынашивал месть или просто принимал свою судьбу? С Картером было проще. На нем все прочитывалось снаружи: спортсмен с важной походкой превратился в хлюпика, все время оглядывающегося то через левое, то через правое плечо, в «экземпляра» с узкими глазами, словно все время кто-то его преследует. Он быстро проскакивал мимо и ни с кем не общался. Арчи догадывался, что внутри него происходит, и восхищался своими догадками. Надо было дать ему немного повариться в собственных мыслях, как в собственном соку, и лишь затем поджарить его на большом огне. Наступало самое время, чтобы позаботиться о Картере — о предателе, на его собственном пути. Ведь Картер уже сам достаточно намучался после того, что сделал, и лишь одно сладкое прикосновение Арчи могло окончательно добить жертву. В целом, жара во многом устраивала Арчи.
До жары не было дела и Керони.
Он был словно под невидимым колпаком, через который не проникала жара, как и что-либо еще из окружающего его мира, который был без времён года, а значит и без погоды. В атмосфере своего замкнутого мира он продолжал жить, его сознание было ясным и острым, и все это было где-то в стороне от его тела. Он как-то ухитрялся удовлетворять все жизненные потребности, исполняя свои глупые, но необходимые обязанности ученика, сына и брата. И с блеском с этим справлялся, потому что знал, что ему не нужно будет делать это всегда. Он знал, что наступит момент, когда поступит команда, и он начнет действовать.
Дэвида все время тянуло в комнату, в которой стояло пианино. Там было прохладно, окна были зашторены, жалюзи закрыты, и пространство было изолировано от всего остального мира. Дэвид, открыв крышку клавиатуры, искал глазами ноту «до», нажимал ее и чего-то ожидал. Может быть эха? Он не знал.
Он немного боялся пианино, усмешки клавиш в затемненной комнате. Однажды посмотрев на клавиши, поймал себя на мысли, происхождение которой не знал, она прибыла к нему от пожелтевших клавиш или из него самого. Фактически эта мысль была видением. Перед его глазами предстал нож — большой мясничий тесак, которым пользовался его отец, когда много готовил для праздничного ужина в ожидании гостей или для семейного барбекю, устраиваемого во дворе. Он убедился, что тесак лежит на месте, в специальном выдвижном ящике вместе с другой кухонной утварью. Он коснулся блестящей поверхности ножа, провел пальцем по кромке лезвия, и объявил: «Да, это то, что нужно». Он не знал, кому это сказал. Но было ясно, что кто-то что-то от него услышал, отчего ожидаемая команда показалась еще ближе.
На дворе стояла жара, а Дэвид Керони все ждал и ждал сигнала. Он знал, что скоро такой сигнал поступит, и не возражал против ожидания, как и против самой жары. Каждый день он входил в прохладную комнату и останавливался у пианино — в ожидании.
В жару Эмил Джанза всегда становился грубым. В общем-то, таким он был всегда, но зной только усиливал эту его черту. В жаркую погоду девушки украшали себя тонкими платьями и прозрачными блузками без рукавов. На них могли быть короткие юбки или шорты, которые подчеркивали фигуру и красиво выделяли округлые формы груди.
Грубым его делало и многое другое. И все больше и больше замечал за собой, что со временем в нем что-то происходило. Например, во время игры в футбол он мог подарить кому-нибудь из команды соперников синяк под глазом, грубо его толкнуть или опрокинуть, и при этом получал потрясающее сексуальное наслаждение. Иногда он участвовал в драках на автостоянке возле школы, ведь в «Тринити» процветало рукоприкладство, и это его возбуждало. Первый раз он почувствовал такое сексуальное возбуждение прошлой осенью, когда перед ним на боксерском ринге стоял Рено, и даже раньше, когда избивал его в роще за школой, и это были самые прекрасные моменты его жизни.
И несколько дней тому назад он снова почувствовал возбуждающий прилив чувств, когда на лужайке в парке заметил Рено, сидящим на скамейке со своим закадычным другом, чье имя он не знал. Увидев Рено, заметив его даже издалека, Джанза был удивлен его возвращению в Монумент, после того как слышал, что он бежал в Канаду от страха быть избитым снова. А теперь он был здесь и напрашивался на большие неприятности. Джанза даже захотел рассказать об этом Арчи Костелло, но воздержался от этого, решил придержать Рено для себя.
Теперь, в самый зной, когда дома никого больше не было, Джанза открыл телефонную книгу. Он просматривал фамилии на букву «Р» и получал сексуальное наслаждение. Его настроение стало намного лучше.
Шелестя страницами, он нашел фамилию Резборн… Ричер… «Робин Гуд» — охотничий магазин … Рид и, наконец, Рено. Две фамилии Рено в телефонной книге. Легко проверить.
Маленький сопляк Рено. Ему не стоило возвращаться в Монумент. Нужно было остаться в Канаде.
Внезапно налетевшая гроза заставила забыть о жаре. Небеса содрогнулись от грома и молний. Дождь хлынул так, словно наверху кто-то отвернул вентили гигантских кранов. Вода полилась непрерывным потоком, пузырясь и шипя на плитках тротуара, изо всех сил барабаня по нагретому бетону или асфальту. Ручьи в сточных желобах выходили из берегов, увлекая за собой в сточные бассейны и коллекторы мусор, словно крошечные лодки. Массивные капли с покатых крыш и деревьев падали на лицо Оби, словно над ним была гигантская средневековая машина для пытки водой. Или так могло лишь ему показаться, когда он уже испытывал особую пытку — потерю Лауры.