— Зачем? — ответил Дэвид вопросом на вопрос. И это было лучшее из всего, что он мог ожидать все эти месяцы. Этого момента, этой возможности, этого случая. — «F», Брат Лайн. Вы не забыли, что была та «F», не так ли?
— Убери нож, Дэвид, и мы поговорим, — медленно выдавил из себя Лайн, как будто каждое произнесенное слово давалось ему с болью.
— Слишком поздно говорить, — сказал Дэвид, продолжая держать нож у горла Лайна. — Разговор у нас уже был, помните?
Да, они тогда говорили — об этой «F». Брат Лайн и злосчастная контрольная Девида, за которую он получил эту оценку. Контрольная из тех, что держит каждого ученика на лезвии ножа. Вопросы и амбициозные ответы на них, требующие точных словесных определений. В результате, Лайн ставит оценку, диктуемую его желанием и настроением. И если ему хочется кого-нибудь завалить?.. Другие учителя так не делали. Хуже всего было то, что Лайн, ставя такие оценки, манипулировал учениками и использовал их в своих целях, заставляя их приходить к нему после уроков, чтобы обсудить результат «неудачной» контрольной. И вместе с этим он мог еще что-нибудь узнать, полезное для него. Он использовал учеников. Таким образом, узнавал разные подробности об их одноклассниках, об их тайнах. Помогая ученику исправить очередную «F», он заодно входил в доверие. С Дэвидом Лайн поступил также. Дэвид Керони, будучи отличником и получая только «А», по окончании учебного года должен был произнести речь с трибуны перед остальными, и ему должны были вручить почетную грамоту. И когда Дэвид Керони получил эту «F», то он также предстал перед Лайном, и, в надежде исправить оценку, он выложил почти все, что тот хотел знать о Джерри Рено, о его неучастии в акции распродажи шоколада, проводимой прошлой осенью. И Лайн уверял, что оценки иногда так зависят от его самочувствия, и еще начал рассказывать Девиду, насколько тяжела работа учителя. И Девида чуть не вырвало оттого, насколько мерзким и отвратительным показался ему окружающий мир — мир, в котором даже учителя были с руками по локоть в грязи. До того момента, он думал, что когда-нибудь станет учителем. И когда после той жуткой беседы он споткнулся на ступеньках своего дома, то почувствовал себя испачканным той же грязью, что и на руках у Лайна.
Когда были объявлены результаты контрольной, то он был потрясен обнаружив «F» за его работу. Первая «F» в его жизни. Он обратился к Брату Лайну, за что затем себя возненавидел. И Лайн отказал, мороча ему голову всякими ненужными разговорами: «…у меня сейчас дела поважнее», — сказал ему Лайн. «F» осталась. Она была отметкой позора и манипуляции учащимися «Тринити».
— Пожалуйста… — умолял его Брат Лайн. Он словно обращался к суду присяжных. Его голос дрожал.
— Уже поздно о чем-либо просить, — сказал Дэвид, восхищаясь игрой своих слов. «Просьба о помиловании. Вот видишь, Брат Лайн, я не глуп — та «F» была не случайна. Я каламбурю с ножом у твоего горла и вот-вот тебя им убью». — И уже слишком поздно для «А».
«А»… «F»… — полоскал горло Брат Лайн. — к чему все эти «А» и «F»?
Наконец теперь можно было выложить Брату Лайну все и от души.
— И еще «С», Брат Лайн, не забудьте — «С». Никогда в своей жизни я еще не получал «C» до того, как вы поставили «F». А затем была еще одна «F», потому что я уже не старался. И затем «C» от Брата Арманда по математике, чего никогда не было прежде.
Лайн посмотрел на него недоверчиво:
— И что ты имеешь в виду, говоря об этих оценках? «F» и «С»? — и он захихикал, как идиот, будто проблема решалась быстро и легко, и только было непонятно, причем здесь отметки? И это сильно возмутило Дэвида, и нож еще сильнее углубился в горло Лайна. И Девид подумал, как сильно еще нужно нажать на рукоятку ножа, чтобы пошла кровь. И затем он начал говорить, в каждое слово вкладывая злость:
— Да, об отметках и о моей жизни, и еще о моем будущем. О моей матери и об отце, которым теперь не дает покоя вопрос, что случилось с их замечательным сыном Дэвидом, который никогда не приносил других отметок кроме «А». Они ничего не говорят. Они слишком добры ко мне, чтобы говорить что-то еще, но их сердца разбиты. Они смотрят на меня с болью в глазах, потому что знают, что я приношу домой «F». Я, который не заслуживает такой оценки. Я — отличник, — слова звучали во весь голос, заставляя Лайна ощутить свой грех. Необходимо было дать миру узнать, что произошло. — Я заслуживаю «А». Моя мать плачет по ночам в своей комнате… — он не мог признать правду в ее слезах до этого момента. — Потому что я стал…
— Да, да, я теперь вспомнил, — сказал Брат Лайн, его голос подкрадывался и убаюкивал. — Та «F»… конечно… была оплошностью. Я думал, что исправлю ее, поставлю тебе оценку, которую ты заслужил. Но у нас в «Тринити» был ужасный период. Болезнь директора школы, насилие во время шоколадной распродажи… и что мне было не понять — так это твою чувствительность к отметкам. Все можно изменить.
— Здесь не только отметки, Брат Лайн, — Дэвида не увлекали аргументы Лайна. — Вы можете изменить отметку, но это уже слишком поздно. Есть еще многое другое, что вы уже не измените…
- Что? Скажи мне. Нет ничего необратимого…
Внезапно Дэвид устал, почувствовав, как начала таять энергия в руке, держащей нож, и во всем его теле. Ему больше не хотелось спорить, и он знал, что больше никогда не сможет выразить Брату Лайну или кому-либо еще все, что накопилось у него на душе, о жизни, потерявшей смысл и надежду. Он цеплялся только за одно — за голос, звучащий внутри него, пришедший от изломанной музыки фортепиано, голос — дающий ему команду. Команду, которую он не сможет игнорировать или не исполнить, хотя это полнило его тоскою. Тоскою от всего, что могло бы быть дальше и не быть больше вообще. Брат Лайн сказал: «Нет ничего необратимого». А что-то уже не изменить. И даже теперь — то, что он намеревался сделать, держа нож у горла Лайна. Он это сможет сделать, если только найдет мир.
— Послушай… — сказал Брат Лайн все еще неподвижными губами, чтобы не потревожить нож. — Послушай, что там происходит…
Дэвид вслушался, исполняя последнее предсмертное желание Лайна. Звуки Дня Ярмарки с трудом пробивались через закрытые окна, доносясь, словно издалека. Взрывы смеха, голоса. Отчего у Дэвида на душе становилось все мрачнее и мрачнее.
— Это — «Тринити», Дэвид, — шептал Брат Лайн. — Это не только отметки, не только «F», «A» и «C»… Образование… семья… слышишь голоса… ученики… и их родители … радость…
— К чему бы все это?
И Дэвид понял, что Брат Лайн морочит ему голову, отвлекает внимание, чтобы в удобный момент вырваться из его объятий. Его голос убаюкивал. Лайн ждал, когда Девид расслабится, рассредоточится, забудет о ноже, который у него в руке. Он уже поймал себя на том, что повернул голову в сторону окна, откуда доносилась смутная палитра звуков. И вдруг внезапно, без предупреждения почувствовал, как кто-то сильно сжал его запястья. Резкая боль электрическим током разбежалась по его костям. Его ладонь разжалась, и он выронил нож. Черная материя укутала его лицо, и Дэвид закрыл глаза. Он бил руками, сам не видел куда. Кто-то подкрался сзади, пока он разговаривал с Братом Лайном. Гнев, безумие и что-то еще кроме этого овладели им. Он крутился, обеими руками вцепляясь в нападавших, нанося удар за ударом, слыша, как рвется чья-то одежда, и испытывая во рту теплый, соленый вкус.
— Берегись…
— Держи его…
Он открыл глаза и увидел перед собой Брата Лайна и Брата Арманда.
Они преследовали его с мантией в руках, пытаясь накрыть его ею, словно он был вырвавшимся на свободу животным.
— Сдавайся, Керони, — вопил Брат Лайн. — Ты не уйдешь… — голос Брата Арманда был мягче, чем у Лайна, но в нем была воля. — Тебе помочь, Дэвид? Мы сможем тебе помочь…
Но его внутренний голос был сильнее: «Уйди. Оставь это место. Уже слишком поздно выполнять эту команду. Ты все испортил».
И он себе ответил: «Но я могу сделать что-то еще — то, что я не испорчу».
Нож валялся на полу, и теперь он был бесполезен.
Он знал, что у него был лишь один выход — за его спиной была дверь.
Он осторожно сделал шаг назад в надежде на то, что у него за спиной нет кого-либо еще: «Пожалуйста, Боже Милостивый…» — молился он тихо. — «Позволь мне уйти и затем покончить со всем этим…»