— Мне очень жаль, Джерри, о том, что произошло прошлой осенью, — начал он, глубоко набрав в легкие воздух. — Я позволил себе не быть рядом, не поддержать тебя, когда на твоем пути стояли Арчи Костелло, Эмил Джанза и «Виджилс».
Джерри отставил руки так, словно падал на пол. Его голова изо всех сил начала извиваться. В глазах вспыхнул ужас. Этот дом уже не был заброшен и из него уже никто не подсматривал, и из него лучился свет, свет печали, иди даже негодования или ненависти.
— Не надо… — сказал Джерри. Это слово было словно вычерпнуто откуда-то из его глубин. — …не хочу говорить об этом…
— Я должен это сказать, — сказал Губер.
Джерри неистово завертел головой. Он вскочил с кресла, словно в панике, словно комната была в огне. Его глаза были, чуть ли не в слезах.
— Что было, то было, — сказал он, — и ничего хорошего из этого не вышло, и ничего с этим теперь не поделаешь, — он отвернулся, подошел к окну, и Губер увидел, с каким трудом ему дается управление своим телом. Джерри стоял перед ним, и Губер снова убедился в том, насколько он бледен и хрупок.
— Я тебя не звал, — сказал Джерри и снова взял себя в руки, на глазах не было ни малейшего намека на слезы, подбородок был слегка приподнят в легком намеке на вызов. — Тебе звонил мой отец, — и казалось, что он не может подобрать нужное слово. — Я… — и он снова напомнил Губеру дом, из которого подглядывают.
— Мне все еще жаль — сказал Губер. Ему нужно было выговориться. Он не ждал никакого прощения, ему нужно было лишь признание — самому себе. — Это было ужасно. Все что я делал прошлой осенью. Мне только нужно, чтобы ты знал.
Джерри продолжал кивать, не глядя не него, все еще думая о чем-то постороннем, все тот же хилый, уставший и уязвимый взгляд, который возлагал на Губера все большую вину.
— Лучше уйди, — сказал Джерри. Звучало нудно и устало. Он оглянулся на Губера, но при этом, стараясь избежать его взгляда.
— Правильно, — сказал Губер притворяясь, что все нормально. — Я не хочу тебя утомлять. — У меня назначена очередь к дантисту, — он немножко соврал, что пока не было еще одним предательством. — Я как-нибудь зайду.
«Никогда в ближайший миллион лет» — подумал он.
Отец Джерри появился в двери, словно его вызвали звонком, которого Губер не слышал.
— Ты уже уходишь, Губер? — спросил он, фальшь в голосе была не скрываема.
Губер кивнул и обернулся, чтобы сказать Джерри «до свидания», в надежде, что тот вдруг скажет: «Посиди еще немного, Губ, если можешь», что в действительности не нужно было говорить. Ему бы хотелось услышать от него: «Ты не предал меня, Губер. И даже если это сделал, то я все понимаю. Я — все еще твой друг», — и он знал, что Джерри так не скажет.
И он не сказал ничего. Просто посмотрел ему вслед как-то беспокойно и одиноко, будто его ранили, хотя реакции от него не последовало вообще.
— У меня очередь к зубному, — Губер слышал, как лепетал его собственный голос, обращаясь к мистеру Рено.
— Конечно, конечно, — мягко ответил мистер Рено с пониманием в голосе. — Мои сожаления…
Сожаления о чем?
— Бывай, Джерри.
Джерри в вялом приветствии махнул рукой, все еще избегая его взгляда, и глядя куда-то мимо Губера.
Губер удалился ко всем чертям.
Позже он бежал по улицам Монумента по кромке тротуара. Темп его бега был не тот, что обычно: с его неторопливыми и большими шагами, а это был бешеный темп. Он никогда так не бегал. Легкие разрывались, в них была боль и удушье, но, словно жертва, он этого не воспринимал. Как пелось в одном из псалмов, который они иногда читали на утренней мессе: «…и принесу я себя в жертву для этой вечери».
Спустя несколько часов, закрывшись в спальне, когда он натянул на плечи одеяло и плотно закрыл глаза, то лишь видел лицо Джерри. И снова себе клялся, что ноги его никогда больше не будет в его доме, и все равно знал, что должен будет туда придти снова, но как-нибудь потом — через неделю, через год. Наконец он погрузился, в какой-то странный, незаполненный образами сон, словно его вычеркнули из протекающей вокруг жизни.
На следующее утро в школе он узнал, что Брат Юджин умер, что было еще хуже, чем даже возвращение в Монумент самого Джерри Рено.
— Ее имя?
— Лаура Гандерсон.
— Школа?
— «Верхний Монумент» — средняя школа. Выпускница. Интересуется театром. Одна из ролей в спектакле выпускного класса. — Бантинг остановился, затем добавил: — она на самом деле хороша собой. Ладная, как говорят…
Бантинг заволновался, закашлял, немного возбудился. Они вдвоем с Арчи стояли на парадных ступенях переполненной учащимися школы. Внутри проходила особая поминальная месса за упокой души Брата Юджина. Бантинг подошел к Арчи, когда учащиеся заполняли зал собраний. После мессы он хотел с ним поговорить. Арчи предложил ему начать разговор сразу.
— Сейчас? — спросил Бантинг. — В эту минуту?
Аромат свечного воска наполнил воздух.
— А почему бы нет? — спросил Арчи, громко смеясь. — Они не заметят нашего отсутствия.
Довольствуясь собой, Бантинг продолжал. Он не хотел, чтобы Арчи обратил внимание на предчувствие того, что его отсутствие на мессе будет замечено. Теперь он скованно сидел рядом с Арчи, который не давал ему до конца насладиться собственным сообщением об Оби и о его девушке.
— Старик Оби, — Арчи ерничал, но можно ли было найти это в его голосе? — Я знал, что его «завербовали», и это плохо, — он больше ничего не сказал. Он отправил Бантинга, чтобы тот выяснил все об этой девушке, и проверял его, насколько эффективно тот может собрать информацию. Его она интересовала также.
Бантинг изучал Арчи, как и всегда стараясь вести с ним хладнокровную игру. Арчи был непредсказуем, и Бантингу всегда нужно было быть начеку, стараясь быть на шаг впереди него. И нельзя было знать, был ли Арчи доволен или лишь «клал» на это. Бантинг продолжал идти по тонкой нити, что и стоило делать. Так или иначе, его будущее до конца учебного года было связано с Арчи. Его горячие амбиции состояли в том, чтобы после ухода Арчи стать управляющим «Виджилса», и в работе он следовал по его стопам. Арчи не сумел найти кого-либо еще и все больше и больше полагался на Бантинга, медленно, но верно вытесняющего Оби с его места.
Бантинг всегда завидовал близости Оби к Арчи, который умел что-либо значить, находясь в центре, рядом с кем-то, более сильным, чем он сам. Теперь в нем было еще что-то, чему можно было позавидовать — его отношениям с Лаурой Гандерсон. Она была слишком хороша для такого, как Оби.
Однажды вечером, когда он, Харлей и Корначио сидя в кустах, наблюдали за обнявшимися в машине Оби и Лаурой. Бантинг просто вышел из себя от любовной жажды и ревности. К собственному негодованию и отвращению он был девственником и, кроме того, в своих диких мечтах и в тайне, не выходящей из его кровати или ванной, мечтал именно о такой девушке как Лаура, и его сознание мучили страсть и тоска. Но когда он оказывался рядом с девушкой, то с ним происходило что-то не то. У него заплетался язык, он начинал изо всех сил краснеть и не знал, что делать с собственными руками и ногами, и поэтому не подходил к девушкам слишком близко, не желая того, чтобы кто-нибудь из его знакомых обнаружил в нем эту его слабость.
Бантинг поглядывал на дверь. Он боялся, что там будет кто-нибудь из братьев в поиске «сочков».
— Все они слишком заняты молитвой, — сказал Арчи, перехватывая взгляд Баунтинга. — Можешь чувствовать себя в полной безопасности, если молятся о душе покойного. Продолжай. Я хочу знать, что же в ней такого особенного.
И Бантинг подробно рассказал о ней в той же манере, в которой Оби зачитывал свои наблюдения на регулярных собраниях «Виджилса», с шелестом листая страницы своего блокнота.
— Лаура Гандерсон. Круглая отличница. В списке почета школы. Активистка внешкольной деятельности. Член клуба дебатов. Играет в драмкружке.