Он потянулся к лезвию, но не смог к нему прикоснуться.
В маленьком стальном прямоугольнике отражалась белизна потолка.
Его палец, наконец, коснулся лезвия, но оно словно приклеилось к ванне.
Он знал, что не сможет это сделать.
Не сейчас. Не сегодня. В конце концов, сегодня был не самый подходящий день для этого акта.
В темноте одного из углов ванной у него замерцало в глазах. В этом сумрачном мерцании он разглядел лицо Брата Лайна. Почему он должен уйти один, оставляя на этом свете живым Лайна?
Он отдернул руку от лезвия.
Утомленный и истощенный он знал, что должен потерпеть свое никчемное существование еще какое-то время.
И остался в ванне и плакал до тех пор, пока вода совсем не остыла.
Во время собраний «Виджилса», во дворе, на ступеньках парадного входа школы или просто прогуливаясь по территории школы, Арчи никогда не терял самообладания и всегда все держал под контролем. Единственным местом, где он не владел собой, хотя и никому в этом не признавался, был кабинет Брата Лайна. Лайн никогда не вызвал его к себе «на ковер» без особой на то причины, и Арчи каждый раз шел на встречу с ним, заранее готовясь к защите от очередных неожиданных сюрпризов с его стороны. Нельзя сказать, что он нервничал, но обычно Лайн не прилагал особых усилий, чтобы кого-нибудь вывести из себя.
Некоторая неуверенность овладела Арчи, когда он переступил порог кабинета директора, но он не мог себе позволить хоть как-то это показать. Он вошел, сел без какого-либо приглашения и ссутулился на стуле, приняв позу «чего еще тебе от меня надо?».
Лайн взглянул на него с неодобрением, но ничего не сказал. Они смотрели друг на друга. Это была их старая игра, которую всегда нужно было играть. И вот, наконец, Лайн отвел глаза в сторону. Он выдвинул на себя центральный ящик стола и извлек из него белый конверт. Тонкие, изящные пальцы открыли конверт и извлекли оттуда сложенный вдвое лист бумаги. Он развернул его, поднял глаза на Арчи.
— Ты об этом что-нибудь знаешь?
— О чем? — тревожно спросил Арчи.
Лайн показал ему лист бумаги. Арчи медленно протянул руку и взял его из рук Лайна, и специально не спешил, хотя его душило любопытство. Какое-то мгновение он держал на ладони этот лист бумаги, а затем начал читать накарябанные на нем слова:
Брат Лайн:
Необходимо отменить предстоящий визит епископа. Если он состоится, то произойдет нечто ужасное. Это не предупреждение, а дружеский совет.
Буквы были написаны синей шариковой ручкой. Они были неуклюжи и чередовали наклон то влево, то вправо, словно автор записки был пьян, или рука по какой-то другой причине ему не подчинялась, или же ему было нужно, чтобы почерк был неузнаваем. Пока глаза Арчи медленно перебирали каждую букву, в его сознании проскочило слово:
«Предатель».
Впервые за все его годы в «Тринити», появился предатель. О, попадались вполне предсказуемые враги: упрямцы, такие как Рено или животные, такие как Джанза, парни, которые были непокладистыми, робкими или те, кто сопротивлялся, но среди них никогда не было хвастунов, оборотней или предателей. Никто и никогда еще не предупреждал директора школы. Это было полное предательство, потому что учащиеся, даже те, кто боялся и ненавидел «Виджилс», понимали, что «Виджилс» был на их стороне. Их общим врагом была сама «Тринити», учительский состав и директор школы, будь то Брат Лайн или кто-либо еще на его месте. По самой своей природе учителя и ученики всегда были врагами. И никто никогда не вступал с врагом в сговор, что было худшим из худшего и удостаивалось всеобщего презрения. И трудно было вообразить, кто же это мог быть? Не просто кто-нибудь и не какой-нибудь ученик. Большинство из них были бы восхищены возможностью прогулять целый день. Большинству из них не было ни малейшего дела до обиды епископа или школы, и им, вероятно, хотелось, чтобы что-нибудь такое случилось, чтобы очередной раз вся эта скучная школьная рутина разбилась вдребезги. Так кто же?
Он поднял глаза, чтобы найти пристальный взгляд Лайна — более чем пристальный, мрачный и наполненный презрением.
— Я не могу этого допустить, Арчи. Дурацкие шутки здесь в школе наряду с твоим глупым детским поведением — это одно. Если твои товарищи учащиеся недостаточно осведомлены, чтобы не потворствовать тебе, то это хорошо. Пока это только их проблема, но не моя, — нагнувшись вперед, он выхватил записку из рук Арчи. — Но вовлечение епископа в одну из ваших шуток… — и голос Лайна начал умирать, но поспешный треск его слов продолжал отзываться эхом от стен его кабинета. — Это непростительно и может нанести нашей школе серьезный ущерб.
Арчи всегда чувствовал себя лучше, когда ему нужно было нападать. Ему начинало казаться, что кровь, циркулируя по его венам, поет, и что каждая жилка его тела натянута и готова лопнуть, и тогда его мозг ясен, быстр и не вязнет в болоте, как это иногда случается на контрольных, особенно по математике. И он почувствовал, что ему пора контратаковать Лайна: остыть, успокоиться, расслабиться, сформировать свои мысли так, словно это батальоны солдат, подготовленные для защитного маневра. Идти легко, не спеша и хладнокровно. И до лучших времен держать в рукаве туза.
— Мне бы не хотелось вас расстраивать, Брат Лайн, — сказал Арчи, его голос звучал если не так уверено, то вполне достойно. В нем не должно было быть никакого намека на извинение, так как это указало бы на его вину. — Я всегда был осторожен и старался ограничивать… — он искал подходящее слово, чтобы только не произнести слово «задание». - …наши действия на территории школы, — он сделал паузу, чтобы разглядеть Лайна, но не слишком пристально, нужно было сохранить хладнокровие и выпустить собственный гнев постепенно, каплю за каплей. — Это то, от чего я стараюсь предостеречь парней. Но среди учащихся многие ревнуют… Это ревность…
Ревность, конечно же, было ключевым словом. Именно поэтому он его повторил. Ревность была тем самым крючком, на который должен был попасться Лайн.
И он попался:
— Ревность? — спросил он озадачено, и это слово застало его врасплох.
— Да, ходят слухи, что кто-то из учащихся хочет нанести ущерб нашей школе, — он знал, что его слова звучали фальшиво — разве не он, больше чем кто-либо любой, годами разрушал все устои «Тринити»? Но ему нужно было убедить Лайна, что в его словах фальши не было. — «Виджилс», Брат Лайн, всегда был со школой и никогда против нее ничего не совершал, никогда не наносил ей никакого ущерба. О, вероятно мы иногда бывали за бортом, но всегда действовали в интересах школьного духа.
Арчи мог бы сказать, что его слова возымели эффект.
И он знал почему.
Потому что Лайн хотел ему верить.
Что и было козырем в рукаве у Арчи.
Важно, что они с Лайном должны были стать союзниками. И если Лайн не слишком доверял Арчи, что уж о доверии к другим учащимся «Тринити» — гори оно все в аду.
И Лайн, кивая головой, пристально слушал, пока Арчи говорил, осторожно подбирая слова, отчетливо произнося каждое из них, чтобы тот видел, что он (Арчи) не имеет к этому ни малейшего отношения, и не собирается хоть как-то обидеть епископа, школу или самого Брата Лайна. Он объяснил ему, что одной из его проблем всегда являются ревнивые ученики, которые попытаются дискредитировать все, что он пытался делать — мир на школьном дворе, и, что «Виджилс» служит именно этой цели. Разве Брат Лайн не может согласиться с тем, что, например, школа «Верхний Монумент» была охвачена волнением учащихся, что там взрывались самодельные взрывные устройства, имели место акты вандализма? А в «Тринити» ничего такого не происходило — и все благодаря «Виджилсу».
Лайн теперь слушал, хлопая невыразительными глазами, в которых невозможно было что-либо прочитать. То были глаза сидящего в стеклянной банке рыбообразного существа, которое, наконец, прочистило горло и, обвиняя, ткнуло в письмо указательным пальцем: