— О, Картер, Картер… — вдруг с сочувствием и с полным пониманием в голосе.
— И что же это за «О, Картер, Картер»-дерьмо? — грубо ответил Картер почувствовав себя лучше.
— Что, несчастный ублюдок, ты не видишь? Если не ты сделал это, то не спешил бы повесить трубку. Господь с тобой, Картер, ты не прав, написав все это.
Картер знал, что, говоря по телефону, он, так или иначе, шел в западню. Он должен был повесить трубку сразу и сделать это прямо сейчас, но не смог.
— Смотри, — сказал Картер. — Я знаю, кто ты, и знаю, что ты пытаешься сделать. Запугать. Арчи, я тысячу раз видел, как ты это проделываешь. Но на этот раз не сработает. Я не писал того письма. У тебя нет никаких доказательств, и не будет, потому что я этого не делал.
На другом конце линии установилась тишина.
И затем смех.
Картер приказал себе: «Повесь трубку. Повесь, пока ты на шаг впереди его».
Но он этого не сделал и на этот раз. Его остановил смех, в котором было что-то не дающее выбраться ему из западни.
— Ты — жалкий членосос, Картер. Никто не упоминал письма, и никто о нем не знает…
В голове у Картера бешено запрыгали мысли. Он знал о совершенной им фатальной ошибке, и ему придется пойти на попятную.
— На встрече «Виджилса», когда отменился визит епископа… — начал он.
— Письмо не было упомянуто. Никто не знает о нем, Картер, кроме Брата Лайна, Арчи Костелло и парня, который его написал — тебя, Картер.
Картер попытался сдержать вырывающийся из него стон.
— Ты заплатишь за это, Картер, — теперь этот голос был знаком, теперь это был Грозный Арчи Костелло. — Жалкий предатель. Мне жаль тебя, Картер…
Картер открыл рот, чтобы оправдаться и сказать Арчи все, что он о нем думает…
Но связь прервалась.
И среди звуков прерывистого тона он услышал эхо отвратительного, инсинуированного голоса: «Мне жаль тебя, Картер…»
Брат Лайн тянется к пакету, лежащему перед ним на столе, который несколькими минутами раньше был доставлен специальной почтой. Его кабинет залит полуденным солнцем.
Брат Лайн с любопытством осматривает пакет, осторожно ощупывая его руками. Внутри лежит нечто размером с коробку из-под обуви, завернутое в красивую оберточную бумагу и перевязанное белой тесьмой. На почтовой наклейке напечатаны его имя и адрес «Тринити». Синей, шариковой ручкой в левом верхнем углу написано имя отправителя: Дэвид Керони.
И это важно, чтобы Брат Лайн знал, от кого этот пакет, что необходимо для дальнейшего осуществления плана.
Озадаченно нахмурившись, но при этом, приятно удивившись, он вспоминает о Керони — тихом, стеснительном, ранимом ученике, редко смотрящем кому-либо в глаза. Брат Лайн достает из кармана свой старый, добрый и испытанный красный швейцарский нож и перерезает тугую тесьму, и, звонко лопаясь, она извивается, словно смертельно раненная змея. Осторожно и не торопясь, чтобы не порвать бумагу, разворачивает пакет — он скрупулезен в своих действиях, точен и никогда не совершает лишних движений.
Он удаляет оберточную бумагу…
Взрыв. Взрывная волна отрывает ему руки и разносит все его тело на тысячи мелких кусочков. Кровь и обрывки его плоти разбрызгиваются по стенам и потолку.
Голова катится по полу, оставляя за собой кровавый след…
Или:
Брат Лайн стоит на трибуне в зале собраний перед учащимися «Тринити», очередной раз браня кого-то из них за очередной проступок. Он никогда не бывает доволен происходящим в школе, его никогда не устраивает поведение учеников, ведь всегда находятся какие-нибудь оплошности.
Внезапно у него посреди лба появляется маленькое красное отверстие, из которого начинает течь кровь. Она огибает его нос с одной и с другой стороны, и двумя струйками стекает вниз по его щекам. Темная и уродливая кровь.
Брат Лайн делает шаг вперед, словно пытается убежать от чего-то отвратительного и ужасного, происходящего позади него, но ударяется о какую-то невидимую каменную стену. Эхо выстрела отражался от стен зала и, разрывая гробовую тишину, кажется раскатом грома.
Снайпер улыбаясь наблюдает за тем, как тело Лайна с сильным глухим ударом падает на пол школьного зала. И этот улыбающийся снайпер, конечно же, сам Дэвид Керони.
Или…
Но Дэвид Керони устал от игры в убийство Брата Лайна. От себя он устал так же, как и от загадки, почему до сих пор живет на этом свете. Ему очень хотелось действовать, и нужен был решающий момент, но надо было ждать. Ждать чего? Момента, когда нужно действовать, и команды, когда такой момент наступит. Какой еще команды? О, но он знал, что эта команда последует, как и то, что он обязан ждать. И он позволял себе игру воображения: Брат Лайн зарезан ножом или смертельно ранен винтовочным выстрелом, но это было лишь небольшим развлечением, чтобы оттянуть время, когда он терпеливо ждал приказа.
Сидя в кухне на стуле, положив на локти подбородок, Керони не терял бдительности. Нужно было быть готовым, вести себя тихо и спокойно, говорить лишь, когда необходимо что-то сказать. И он был готов к действию, когда прозвучит команда.
«Может, выпить стакан воды?» — спросил он, ни к кому не обращаясь в частности. Он знал, что кого-то спрашивает, но пока еще не осознает его присутствия. Еще не время.
«Да. Выпей воды».
Он пил воду прямо из-под крана, делал это механически, его не слишком мучила жажда, но нашел тайну времяубийства, заполняя минуты и часы своей жизни незначительными действиями. Вся тайна была в том, что ему надо было продолжать что-то делать: двигаться, говорить, есть, бороться с желанием быстро со всем этим покончить. Ему надо было играть сразу множество ролей, которые от него теперь требовала жизнь. Надо было делать что-то, чтобы они ничего не знали и ничего не заподозрили. Они — это его мать, отец, и брат Энтони. Они — это его одноклассники, преподаватели, люди в автобусе, в магазине, на улице. Нужно было скрываться от мира, быть умным. И лучшим способом делать это, было научиться хитрить и быть в камуфляже защитной окраски: «Хай, мама, все прекрасно. В школе сегодня все было хорошо. Какой замечательный день, мам». И при этом не сказать: «Я сегодня стоял на перилах моста, над железнодорожными путями, но не прыгнул. Хотя и собрался это сделать. Не прыгнул, потому что еще не было команды».
А когда она будет, эта команда?
Он вышел из кухни и прошел через обеденную комнату, осознавая движение своих рук и ног, работающих слаженно, и остановился у раздвижных французских дверей, ведущих в гостиную. Какой-то момент он колебался, затем открыл двери и вошел внутрь. Он словно переместился из одного столетия в другое, и его окружил дух прошлого.
Гостиной они пользовались в особых случаях, по главным праздникам или, когда нужно было собраться всей семьей, например, по случаю приезда родственников из Италии, по окончании учебного года, и так далее. На полу лежал толстый ковер, сверкали мебель и пианино, которое его мать полировала, несмотря на то, что им почти не использовались. Никто на нем не играл с того момента, как умерла его бабушка за год до того. Дэвид тайком брал уроки игры на фортепиано в школе Прихода Святого Джона, у лишенной слуха монахини, которая била его по пальцам линейкой, когда он нажимал неправильную ноту. Его мать играла «на слух», извлекая ужасные аккорды в тональности «до-мажор».
Он открыл пианино, словно снял крышку гроба, взглянул на клавиатуру, которая поприветствовала его своей отвратительной улыбкой с пожелтевшими зубами. Его палец коснулся «до» первой октавы. На удивление глубокий звук заполнил собой комнату. Он замер, вслушиваясь его отражение от стен и потолка.
Он вспомнил, что «C» — это нота «до» на клавиатуре, а также просто буква. Буква, разрушившая его жизнь — оценка, как-то раз поставленная Братом Лайном.
Дэвид закрыл крышку пианино, заставив исчезнуть ужасную улыбку желтых клавиш. Еще какое-то мгновение он стоял около пианино, словно в ожидании команды, будь она от неодушевленного предмета: от элемента мебели, музыкального инструмента или от человека? Он не знал, откуда она последует, но все же был уверен, что выполнит эту команду, как только она прозвучит. И что ему нужно будет сделать: с собой, с Братом Лайном?