Вечером в постели, свернувшись «эмбрионом», он все еще не спал, ди и не мог. У него голове метались разные мысли, скользкие, живые и острые, словно иголки, пронзившие его сознание. Оби обдумывал и взвешивал стратегию. Корначио схватил его и затолкал под машину. Но кто-то другой напал на Лауру и трогал ее руками. Наверное, Бантинг. Корначио всегда крутился при нем. Бантинг, которого уже было за что ненавидеть. Но нужно было убедиться, что это он. И Корначио был ключом к этой разгадке.
Наконец, он провалился в глубокий, без сновидений сон, который был больше похож на кому, маленькую смерть.
Наутро он проснулся с ощущением того, что не спал вообще. Глаза все еще резало и обжигало, пульс все также молотил в его в висках, а живот отклонял любую мысль о том, что надо поесть. Но его острое и обрамленное ножом сознание требовало от него действий. За этот день нужно было поспешить многое сделать и успеть, чтобы вечером встретиться с Корначио, обутым в его расхлкстанные полуботинки, на одном из которых болталась полуоторванная пряжка, ведущая к тому, кто своими грязными руками осмелился тронуть Лауру.
— Брат Юджин умер.
— О, Нет…
Они обогнули угол Стат-Стрит и свернули на Стерн-Авеню, пробегая мимо химчистки «Хидит» (открытой с 9.00 и до 17.00) и парикмахерской «Разини». Ветер освежил их тела, щекоча щеки и охлаждая потоком воздуха сырую теплую плоть.
— Он умер в Нью-Гемпшире, — сказал Губер, глядя вперед, выгибая спину и работая ногами. — Он больше не появлялся в «Тринити» после…
Его голос затих.
После…
Слово повисло в воздухе, сквозь который они бежали. Машины, автобусы и люди, молодые и старые, протекали мимо них словно на экране кинотеатра за пределами их изолированного мира, в котором они бежали.
После Комнаты № 19.
Разъедаемый виной Губер в рывке скорости оставил Джерри позади. Он уже не только убегал, а убегал от самого себя, если он, конечно, мог это сделать. Обегая этот угол, он снова вернулся в комнату № 19, где посреди той ночи дрожал от страха с отверткой в руке, настолько напряженной, что на его ладони вздувались и лопались волдыри.
Джерри прибавил ходу, и, огибая угол, последовал за ним, видя его перед собой, но знал, что никогда его не догонит.
Но Губер притормозил, вдруг остановился и оглянулся через плечо.
— Жаль, — крикнул он, ожидая Джерри бегом на месте и топая ногами.
Когда подбежал Джерри, то Губер махнул рукой на незанятую скамейку недалеко от автобусной остановки.
— Отдохнем, — предложил он, видя, как запыхался Джерри, и как его лицо сморщилось от напряжения.
Джерри был рад передышке, понимая, что был совсем не в форме. Он знал, что ему нужно было убедить Губера в том, что тот не был виноват в случившемся с Братом Юджином, надеясь найти подходящие слова.
— Я надеюсь, что ты себя в этом не винишь, — сказал Джерри, садясь, ожидая, что его тело успокоится, пульс придет в норму, и можно будет вернуться к нормальному спокойному бегу. — Здесь нет твоей ошибки, Губ.
— Я пытаюсь убедить себя в этом, но мне до сих пор интересно, что бы было, если бы мы не разрушили комнату № 19. Был ли по сей день жив Брат Юджин?
— Это уже не переиграть, Губер, — сказал Джерри, пытаясь найти правильные слова. Но любые ли слова могли бы успокоить его друга? — Комната № 19 была прошлой осенью. Брат Юджин был совсем не молод, так что можешь забыть.
— Это нелегко.
— Я знаю, — сказал Джерри, подумав о шоколаде.
— Я не дождусь момента, когда оставлю эту паршивую школу, — сказал Губер с ожесточением в голосе, пиная землю ногой.
— Я тоже туда не вернусь. Я могу уехать обратно в Канаду, — добавил Джерри, внезапно обнаружив такую возможность лишь сказав эти слова.
— Тебе так понравилась Канада?
Джерри пожал плечами.
— Там так спокойно, — и он подумал о «Болтливой» Церкви, зная, что не сможет объяснять Губеру о своих ощущениях все те недели, проведенные им в Квебеке. — Округ, в котором я жил у дяди и тети, лишь несколькими милями севернее Монреаля. Возможно, я смогу ездить туда, чтобы учиться в школе с английским языком, — множество возможностей, которые он не осознавал до этого момента.
— У меня есть только «Верхний Монумент», — категорически заявил Губер. — Ни Брата Лайна, ни Арчи Костелло, ни «Виджилса» и никакого другого дерьма.
— А далеко ли зашел Арчи Костелло? — осторожно спросил Джерри, подумав: на самом ли деле ему это интересно.
— Стараюсь не обращать на это внимание, — сказал Губер, и затем поправил ответ. — Да, конечно. Все время ходят слухи о всяких его заданиях. Всякие секреты. Снова какой-нибудь бедняга проявляет смекалку, чтобы вытворить какую-нибудь гадость. — «Как и я» — подумал он. — «В комнате № 19.»
— Бежим дальше, — сказал Джерри, внезапно резко. Все эти разговоры о Брате Юджине и Арчи Костелло вернули воспоминания, которых он избегал. Комната № 19 была достаточно плоха. Но что о шоколаде? Он не хотел о нем думать. Теперь они бежали, молча, как прошлой осенью, находя бальзам и благословение в плавном движении их тел под горку и через улицы, прибывая, наконец, в Монументальный Парк и замедляя бег возле орудий времен Гражданской Войны. Потом они какое-то время сидели на скамейке. После пробежки Джерри почувствовал себя вяло, словно его кости и мышцы расплывались и таяли.
— Что притих, Джерри?
— Знаешь, о чем я продолжаю думать, Губер? Сколько Арчи Костелл есть на земном шаре. Не здесь. Везде. В ожидании, — мысль ползала по его мозгу: как было бы хорошо оставить этот мир, вместе со всеми угрозами и несчастьем. Не умереть, а лишь найти место для уединения и утешения. Монахи уходили в монастыри. Священники жили в приходах, отдельно от других людей, или в монастырях. Была ли у него возможность, поступить также? Стать священником? Или братом? Добрым и любезным братом, таким как Брат Юджин? И взять его место в мире и быть кем-нибудь, чтобы бороться с Арчи Костелами и даже с Братьями Лайнами? Эй, что здесь происходит? Я священник? Брат? Смешно. Все же он помнил те живописные моменты мира в Канаде.
— Кто знает? Иногда я просыпаюсь ночью в панике, и меня мучает вопрос: на что моя жизнь будет похожа? И иногда даже я задаю себе вопрос: кто я? Что я здесь делаю, на этой планете, в этом городе, в этом доме? И меня бросает в дрожь, в холодный пот, — то, что ему нравилось в Джерри Рено, так это то, что с ним он мог об этом говорить, мог открыть ему свои опасения и надежды.
— Со мной такое тоже случается, — сказал Джерри. — Я помню, мы что-то такое учили, в школе, кажется:
— Это про меня, Губ, про нас, — это касалось «Тринити», мира, который был создан не им, и которого он боялся. И он больше не хотел его бояться, вспомнив плакат, который был наклеен у него на шкафчике: «…сумею ли я разрушить вселенную?» Он стал разрушать вселенную «Тринити», и вот, что получилось. Не стоило этого делать.
— О, Христ.
Джерри посмотрел на Губера, в словах которого был испуг, зная, что Губ редко ругался.
— В чем дело? — спросил Джерри, и проследил за глазами Губера. Губ смотрел на что-то через проезжую часть. Джерри посмотрел и увидел, что это не что-то, а кто-то. Без сомнений, этим «кто-то» был Эмил Джанза. Тупое, собранное тело, вросшая в плечи голова, маленькие свинообразные глаза, явно различимые даже на этом расстоянии. Или даже он мог и не видеть его глаз, но в его памяти они отпечатались ярко. Все воспоминания о нем были яркими: тот бой на ринге, тот день, когда Эмил с приятелями напали на него посреди аллеи около школы. И теперь Эмил Джанза стоял напротив них на другой стороне улицы: руки на бедрах, взгляд в направлении Джерри. Шум проходящих машин и грузовиков, движение пешеходов по тротуару, быстрая стрелка, маленький ребенок, спотыкающийся и падающий на асфальт. И на мгновение Джерри и Джанза, казалось, сомкнулись глазами. Но так ли это было? Джерри не мог в этом убедиться. На самом деле между ними было слишком большое расстояние. Джанза мог рассеянно смотреть в никуда, в пустоту, не сфокусировав взгляд.