В книге «Вокруг Пушкина» мы привели ряд документов, свидетельствующих о том, что брак Дантеса был вынужденным. Он сошелся с Екатериной Гончаровой (по-видимому, летом 1836 года) и принужден был в силу ряда обстоятельств жениться на нелюбимой женщине. Получив 4 ноября 1836 года известный пасквиль, Пушкин, уверенный, что авторами его являются Геккерны, послал вызов Дантесу.
Итак, у Дантеса было два выхода: или дуэль, или женитьба. Но в первом случае карьера и его, и старика Геккерна в России была бы кончена, а тот и другой дорожили ею. Из двух зол пришлось выбирать меньшее: жениться. Не следует также забывать, что Е. Н. Гончарова была фрейлиной императрицы, это тоже немаловажное обстоятельство; в случае обнаружения тайной связи скандал был бы неминуем и также привел бы к нежелательной для Геккерна и Дантеса развязке. Через два месяца после женитьбы Дантеса Луи Геккерн писал весьма откровенно русскому министру иностранных дел К. В. Нессельроде, что этим браком Дантес «закабалил себя на всю жизнь».
Но вызывать подозрение, что он женился не по своей воле, и ставить себя в двусмысленное положение Дантес ни в коем случае не хотел. Вот почему он пишет «нежные» письма своей невесте и впоследствии старается доказать, что в вопросе женитьбы им руководило только чувство, а материальные или иные мотивы не играли никакой роли...
Свадьба состоялась 10 января 1837 года. Молодые поселились в голландском посольстве, где Геккерн великолепно отделал для них несколько комнат. «Катерина была без памяти влюблена в Дантеса и с первого же дня стала игрушкой в руках баронов», — говорит А. Ахматова. «Екатерина Николаевна вошла в семью Геккернов-Дантесов, — пишет Щеголев, — и стала жить их жизнью». Все это верно. Тотчас же после свадьбы Екатерина Николаевна послала письмо свекру Жозефу Конраду Дантесу в Сульц.
(Петербург, январь 1837 года)
«Милый папа, я очень счастлива, что, наконец, могу написать вам, чтобы благодарить от всей глубины моего сердца за то, что вы удостоили дать ваше согласие на мой брак с вашим сыном, и за благословение, которое вы прислали мне и которое, я не сомневаюсь, принесет мне счастье. Наша свадьба состоялась в последнее воскресенье, 22-го текущего месяца (нового стиля), в 8 часов вечера, в двух церквах — католической и православной. Моему счастию недостает возможности быть около вас, познакомиться лично с вами, моим братом и сестрами и заслужить вашу дружбу и расположение. Между тем это счастие не может осуществиться в этом году, но барон обещает нам наверное, что будущий год соединит нас в Зульце. Я была бы очень рада, если бы, ввиду этого, моя сестра Нанина вступила со мной в переписку и давала мне сведения о вас, милый папа, и о вашей семье. С своей стороны я беру на себя держать вас в курсе всего, что может вас здесь интересовать, а ей я дам те мелкие подробности интимной переписки, какие получаются с радостию, когда близких разделяет такое большое расстояние. Мое счастие полно, и я надеюсь, что муж мой так же счастлив, как и я; могу вас уверить, что посвящу всю мою жизнь любви к нему и изучению его привычек, и когда-нибудь представлю вам картину нашего блаженства и нашего домашнего счастья. Я ограничусь теперь очень нежным поцелуем, умоляя вас дать мне вашу дружбу. До свидания, милый папа, будьте здоровы, любите немного вашу дочь Катрин и верьте нежному и почтительному чувству, которое она всегда питает к вам».
Екатерина Николаевна безгранично любила мужа. В недатированном письме из Петербурга в 1837 году она писала Дантесу: «...Единственную вещь, которую я хочу, чтобы ты знал ее, в чем ты уже вполне уверен, это то, что тебя крепко, крепко люблю и что водном тебе все мое счастье, только в тебе, тебе одном...». Она пожертвовала для мужа всем: и родиной, и семьей, и своим положением в обществе. Но не следует думать, что сделала она это легко и просто. И не случайно Александра Николаевна, изредка посещавшая сестру в Петербурге после свадьбы, говорит, что Екатерина «скорее печальна иногда; она слишком умна, чтобы это показывать и слишком самолюбива тоже, поэтому она старается ввести меня в заблуждение».
Подтверждение этому наблюдению мы находим и в одном из писем С. Н. Карамзиной, сомневающейся в искренности чувств Геккернов. Вот как она описывает свой визит к новобрачным: «На следующий день, вчера, я была у них. Ничего не может быть красивее, удобнее и очаровательно изящнее их комнат, нельзя представить себе лиц безмятежнее и веселее, чем их лица у всех троих, потому что отец является совершенно неотъемлемой частью как драмы, так и семейного счастья. Не может быть, чтобы все это было притворством: для этого понадобилась бы нечеловеческая скрытность, и притом такую игру им пришлось бы вести всю жизнь! Непонятно!» Публикуемые письма говорят, что Карамзина была права: эту игру они вели всю жизнь. Обращает на себя внимание и то, что она считает участниками драмы «всех троих», включая и Екатерину Дантес.
Было ли известно Екатерине Николаевне о подлом поведении Геккернов? Конечно, да. Она видела ухаживание мужа за сестрой, не могла не знать, какую отвратительную роль играл в этом Геккерн. Пушкин писал ему 26 января 1837 года:
«...Вы представитель коронованной особы, вы отечески сводничали вашему сыну. По-видимому, всем его поведением (впрочем, в достаточной степени неловким) руководили вы. Это вы, вероятно, диктовали ему пошлости, которые он отпускал, и нелепости, которые он осмеливался писать. Подобно бесстыжей старухе, вы подстерегали мою жену по всем углам, чтобы говорить ей о любви вашего незаконнорожденного или так называемого сына... Я не желаю, чтобы моя жена выслушивала впредь ваши отеческие увещания. Я не могу позволить, чтобы ваш сын после своего мерзкого поведения смел разговаривать с моей женой и еще того менее — чтоб он отпускал ей казарменные каламбуры и разыгрывал преданность и несчастную любовь, тогда как он просто плут и подлец».
Знала ли Екатерина Николаевна о дуэли? Приведем выдержку из письма В. Ф. Вяземской: «В среду 27 числа, в половине 7-го часа пополудни, мы получили от г-жи Геккерн ответ на записку, написанную моей дочерью. Обе эти дамы виделись сегодня утром. Ее муж сказал, что он будет арестован. Мари просила разрешения у его жены навестить ее, если это случится. На вопросы моей дочери в этом отношении г-жа Г. ей написала: «Наши предчувствия оправдались. Мой муж только что дрался с Пушкиным; слава Богу, рана (моего мужа) совсем не опасна, но Пушкин ранен в поясницу. Поезжай утешить Натали».
В. Ф. и П. А. Вяземские знали о дуэли еще накануне, но ничего не предприняли, чтобы ее предотвратить. Из письма видно, что они посылали свою дочь Марию Валуеву к Екатерине Геккерн, — Геккерн, а не к Наталье Николаевне! И о каких «предчувствиях» может идти речь, если все уже было известно? Итак, очевидно, Екатерина Николаевна знала о дуэли, но не предупредила ни сестру, ни тетку и вольно или невольно (если Геккерны заставили ее молчать) стала на сторону врагов Пушкина. Вот этого, мы полагаем, не могли ей простить ни Наталья Николаевна, ни Загряжская, ни Гончаровы.
Рана поэта была смертельна, и 29 января он скончался. Дантес был арестован, судим, разжалован в солдаты и 19 марта 1837 года выслан за границу. Карьера старика Геккерна в России тоже была кончена.
Что за человек был Луи Геккерн, хорошо известно, однако напомним читателю несколько высказываний о голландском посланнике. Н. М. Смирнов, хороший знакомый Пушкина, так писал о нем в своих воспоминаниях:
«Бар. Геккерн, голландский посланник, должен был оставить свое место. Государь отказал ему в обыкновенной последней аудиенции, и семь осьмых общества прервали с ним тотчас знакомство. Сия неожиданная развязка убила в нем его обыкновенное нахальство, но не могла истребить все его подлые страсти, его барышничество: перед отъездом он опубликовал о продаже своей движимости, и его дом превратился в магазин, среди которого он сидел, продавая сам вещи и записывая сам продажу. Многие воспользовались сим случаем, чтоб сделать ему оскорбления. Например, он сидел на стуле, на котором выставлена была цена; один офицер, подойдя к нему, заплатил ему за стул и взял его из-под него... Геккерн был человек злой, эгоист, которому все средства казались позволительными для достижения своей цели, известный всему Петербургу злым языком, перессоривший уже многих, презираемый теми, которые его проникли».