За 1838 год остались невыплаченными 4000 рублей, также за истекший год — полностью 5000 рублей; этой суммы мне хватило бы, чтобы уплатить долги. Благоволите, следовательно, сударь, сделать все от вас зависящее, чтобы мне ее вручили. Я не требую процентов и буду счастлив, и я бы даже сказал — признателен, если, идя навстречу моему желанию, вы избавите меня от моих треволнений.
В случае, если, вопреки тому, что я ожидаю, вам будет абсолютно невозможно собрать всю сумму полностью, я осмеливаюсь рассчитывать на все ваше старание прислать мне большую часть, а остальное как только вам представится к тому возможность. Прошу извинить мою настойчивость, но вы найдете ее обоснованной, учитывая срочность дела.
Будьте добры ответить мне в Париж в адрес г-на С. Дюфура № 1а, улица Вермейль, чтобы ваша сестра и не подозревала о вашем письме, что неизбежно случилось бы, если бы вы адресовали ваш ответ в Сульц.
Примите, сударь, выражение моих самых дружеских и преданных чувств.
Б. де Геккерн».
«Сульц, Верхний Рейн, 7 апреля 1840 г.
Сударь.
Спешу, любезный друг, сообщить вам о благополучном разрешении Катрин; к несчастью, это опять девочка, но крепкая и хорошо сложенная. Надо надеяться, что в четвертый раз ваша сестра подарит, наконец, своему мужу мальчика. Последний написал бы вам сам, но он не отходит от своей жены, и я попросил доставить мне удовольствие вам написать, чтобы поблагодарить вас за письмо, которое вы мне прислали в Париж, оно вселило в меня уверенность в вашем дружеском расположении к нам троим, и я настолько рассчитываю на выполнение ваших обещаний, что решил хранить молчание в отношении Жоржа и его жены. Я обращаюсь к вам по этому поводу без церемоний и не буду торопить вас в этом письме, уверенный, что вы понимаете мое критическое положение с тремя маленькими детьми.
Сохраните мне вашу дружбу, любезный сударь, рассчитывайте всегда на мое старание сделать вашу сестру счастливой, а вы с своей стороны сделайте все, что можете, чтобы облегчить мою задачу.
Так как мне предстоит еще написать много писем, извините меня за краткость данного письма и примите повторные уверения в моих самых сердечных и преданных чувствах.
Б. де Геккерн.
Новорожденной будет дано имя Леони. Катрин чувствует себя хорошо».
Тон письма от 19 июня 1838 года очень жесткий, исключающий какие бы то ни было намеки на «родственные» отношения. Нас не должны удивлять расчеты этого торгаша от дипломатии. За время длительной службы при российском дворе он, несомненно, нажил солидное состояние. Предприимчивый посол занимался попросту... спекуляцией. В архиве Министерства иностранных дел того времени сохранилась объемистая папка с документами «о пропуске через таможню вещей, привезенных из-за границы на имя нидерландского посланника барона Геккерна». Только
в 1835—1836 годах (с июля 1835-го по май 1836-го), когда Геккерн выезжал в отпуск за границу, он привез с собой 12 ящиков (оцененных в 10 ООО рублей), в которых находились: серебряная, хрустальная и фарфоровая посуда, вазы, античная утварь, художественная бронза, картины в рамах, громадные запасы разнообразных вин, часы, статуэтки и т. д. и т. п. В течение всей службы в России (а пробыл Геккерн на посту посла ни много ни мало 14 лет) непрерывным потоком шли из-за границы все эти ценные вещи в адрес голландского посольства. В Петербурге барон перепродавал их столичным негоциантам. Как говорится, комментарии излишни...
Что касается расходов на содержание семьи Жоржа Дантеса, то и старик Дантес, и Геккерн делали это совсем не ради Екатерины Николаевны. К тому обязывало положение семьи в Сульце, им нельзя было держать невестку в черном теле. Личных же денег у нее не было даже на шпильки. И она засвидетельствовала брату, как мы видим, не «свое полное и совершенное удовлетворение», а чувства совсем противоположные... Что касается «дорогостоящего» путешествия в Париж, то, мы полагаем, предпринято оно было для скучавшего в Сульце Дантеса, а отнюдь не для его жены.
Все три письма говорят о том, что Дмитрий Николаевич с «крайне огорчительным постоянством» не высылал сестре денег. Он просто был не в состоянии это сделать. К тому же прекрасно знал, что оба «отца» могли содержать семью Дантеса, тем более что в Сульце они могли жить скромно, не делая больших расходов. Лицемерие Геккерна вызывает отвращение. Кто может поверить, что он скрывает от Дантеса и Екатерины Николаевны свои «затруднения», когда он постоянно заставлял ее требовать деньги от брата.
Обратим внимание, что Дантес не счел нужным сообщить Дмитрию Николаевичу о рождении дочери, поручив это Геккерну. Возможно, он был расстроен, что это опять девочка, но, вернее, он просто не хотел писать шурину. Во всяком случае, трудно поверить, что он не мог написать из- за того, что «не отходит от жены».
О своей поездке в Париж Екатерина Николаевна написала брату, это одно из самых интересных ее писем.
«Париж, 25 мая 1838 г.
Давно уже собиралась я написать тебе, дражайший и славный Дмитрий, но всегда что-то мне мешало. Сегодня я твердо решила выполнить это намерение, заперла дверь на ключ, чтобы избежать надоедливых посетителей, и вот беседую с тобой. Я здесь с 5 мая и в восхищении и восторге от всего, что вижу. Париж действительно очаровательный город, все, что о нем говорили, не преувеличено, он прекрасен au nec plus ultra (в высшей степени). И как можно сравнивать блестящую столицу Франции с Петербургом, таким холодно-прекрасным, таким однообразным, тогда как здесь все дышит жизнью, постоянное движение толпы людей взад и вперед по улицам днем и ночью, всюду великолепные памятники, красивейшие магазины. А рестораны, просто слюнки текут, когда проходишь мимо вкусных вещей, которые там выставлены. И потом — полная свобода, каждый живет здесь, как ему хочется, и никто ни единым словом тут его не упрекает.
Так как мы приехали сюда только для того, чтобы развлечься, посмотреть и познакомиться со всем тем, что в Париже есть любопытного и интересного, мы целыми днями бегаем по городу, но не бываем в светском обществе, потому что это отняло бы у нас драгоценное время, которое мы посвящаем достопримечательностям; свет — это до следующего приезда. Многие хотели непременно нас туда сопровождать, все с нами очень любезны, но мы им приводим те же доводы, что я тебе говорила выше. Удовольствия, которых мы, однако, себя не лишаем, это театры. Здесь их четырнадцать, так что, как видишь, выбор есть; я была почти во всех, но предпочитаю Комическую оперу и Большой оперный театр; к сожалению, я не видела итальянцев, которые играют здесь только до апреля месяца. Все вечера мы проводим или в театре, или в концерте. Я очень часто встречаюсь с г-жой де Сиркур, она очень мила и добра ко мне; каждое воскресенье она заезжает за мною, чтобы отправиться в посольскую церковь. Это настоящее счастье для меня; я так долго была лишена православной службы, поэтому я этим воспользовалась и говела и причащалась, едва только приехала в Париж. Об этом я позаботилась прежде всего.
Здесь несметное количество русских: кажется, что после того, как их государь наложил запрет, они как бешеные стремятся в Париж (здесь речь идет об указе Николая I, запрещающем пребывание русских подданных за границей сроком свыше 3—4 лет. Указ был вызван тем, что доходы с русских поместий растрачивались вне государства, а временное проживание за границей зачастую превращалось в постоянное). Я воспользовалась моим пребыванием здесь, чтобы заказать свой портрет, который у меня просила мать; я делаю это с большим удовольствием, хотя, признаюсь тебе, что позирование смертельно скучная вещь. А что поделываете вы, как себя чувствуете, когда же появится наследник? Ваня, я слышала, уже женат. На днях, как мне говорили, у его шурина Николая пили за здоровье новобрачных, но я ничего об этом не знаю, я их не видела.