Я преисполнена благодарности к вашему дядюшке за его поистине отеческое расположение к нашей дорогой Кате, которая была тем более этого достойна, что справедливо его ценила. Ваш дядя так добр, он успокаивает меня, что он позаботится о ваших детях. Могу вас заверить, что вся моя семья постарается сделать все, что будет от нее зависеть, чтобы выполнить свой долг в отношении вашей.
Вы обещаете, дорогой Жорж, писать мне и извещать о ваших детях, я принимаю ваше предложение с поспешностью и благодарностью, вы поможете мне этим заполнить ту ужасную пустоту, что я ощущаю от сознания, что Катя уже больше не счастлива на земле, о чем она мне писала в каждом письме. Ее безупречная жизнь и ангельский конец дают мне возможность не сомневаться, что Господь дарует ее душе нерушимый покой, — награда сердцу матери, которая особливо пеклась о том, чтобы сделать своих детей достойными Божьего милосердия.
Целую детей и прошу вас, дорогой Жорж, принять уверение в чувствах матери, которая всегда будет вашей преданной
Н.Г.»
Письмо это не имеет даты и точно датировать его представляется затруднительным. Екатерина Николаевна умерла 3 октября по старому стилю, Геккерн написал Дмитрию Николаевичу 9 октября (тоже по ст. ст.), следовательно, Дмитрий Николаевич получил его письмо, вероятно, в последних числах октября, и, как мы говорили, тотчас же поехал к матери. По письму Дантеса от 22 декабря (10 декабря ст. ст.) трудно судить, получил ли он до этого письмо от тещи, но больше вероятия, что нет. Так что приходится приблизительно датировать письмо Натальи Ивановны ноябрем 1843 года.
Наталья Ивановна, несомненно, любила дочь и тяжело перенесла эту утрату. В письме она выражает глубокую скорбь по поводу кончины Екатерины Николаевны, и этим ее чувствам можно верить. Но нас не должно вводить в заблуждение все остальное — это тот самый «декорум», которого придерживалась Наталья Ивановна в течение шести лет (в том числе и концовка письма — обычная формула для того времени, не всегда отражающая подлинные чувства пишущего). Выражение благодарности «дядюшке» (Геккерну) (религиозная Наталья Ивановна, конечно, не могла назвать при живом отце (старшем Дантесе) Геккерна отцом. Как потом оказалось, его усыновление якобы не имело юридической силы в Голландии) и слова о том, что Екатерина Николаевна его ценила, подтверждают наше предположение, что переписка между дочерью и матерью не была откровенной: первая заверяла, что она счастлива, вторая — делала вид, что верит в это. Истинное же отношение Натальи Ивановны к Дантесу мы видим в ее поразительном предложении: взять детей Екатерины Николаевны к себе, воспитать их, заменить им мать! Это может означать только одно: она догадывалась, а скорее всего, и знала о положении дочери в семье Дантесов, об отношении к ней мужа и не надеялась, что ее дети найдут в этой семье заботу и любовь. Хотя она и питала мало надежд на то, что Дантес согласится на это, но нет сомнения, что приняла бы сирот с любовью и заботилась бы о них. При всей странности характера этой женщины мы должны справедливости ради сказать, что всех своих внуков она очень любила. Вопрос о детях Екатерины был, конечно, согласован с Дмитрием Николаевичем, и она действовала с его ведома. Что ответил Дантес, неизвестно, но детей он не отдал. Если же предположить, что письмо от 22 декабря 1843 года написано после получения письма Натальи Ивановны, то обещание часто писать о внуках, возможно, завуалированный отказ на ее предложение взять детей.
Известие о смерти дочери дошло и до отца, Николая Афанасьевича. Вот выдержки из его письма к старшему сыну. (Мы опускаем его пространные рассуждения на религиозные темы.)
«26 ноября 1843 г.
Хотя и слышали мы с Сергеем Николаевичем о Катерине Николаевне, но, зная тесную дружбу, которая тебя с ней соединяла, и опасаясь умножить твою печаль, мы решилися притаиться, будто про то ничего не знаем, и соблюсти глубочайшее молчание до сведения о том твоего собственного. Мое правило быть в таких убийственных семейных случаях молчаливыми, чтоб одним неосторожно и без намерения сказанным словом не расстроить еще вдвое того, кто лишился человека, близкого сердцу своему. Никогда не следует спешить сообщать печальные новости.
Гнев Божий на наш род. Со всех сторон летят бедствия и напасть на нашу семью. Горя — моря! Слишком молодо, слишком рано перешла Екатерина Николаевна в страну вечного покоя, в царство тишины небесной, непрерывной. Конечно, там будет она наслаждаться сном безмятежным, но сном без пробуждения! Помолимся же за нее: Помяни, Господи... и остави и прости ей вся вольныя ея согрешения и невольныя. Кто из нас почесть себя смеет святым, кроме безумца? Ни даже безгрешным... и так, избави, Господи, оставившую нас усопшую рабу Катерину огня вечнующаго, Тартара неугасимого, муки вечныя, а дарует ей наслаждение вечных твоих благ и спокойствие нерушимое...
Желал бы знать уведомлением от вас, с каким расположением приняла это известие Наталья Ивановна и какова она после столь печальной новости».
Как видно из писем Екатерины Николаевны, переписки между отцом и дочерью не было. Она почему-то боялась писать отцу, видимо, он считал ее в чем-то виноватой, недаром он пишет, что все смертные грешны, и просит Господа простить дочери все ее согрешения... «Гнев Божий на наш род. Горя — моря» — здесь и трагическое вдовство младшей дочери, и безвременная кончина Екатерины, и смерть Загряжской, которую он уважал и любил, и его собственная судьба — болезнь, одинокая старость: жена его фактически бросила. И все же он беспокоится, как перенесла Наталья Ивановна печальное известие...
Очень сожалел о смерти сестры Иван Николаевич. В письме от 2 декабря 1843 года из Ильицына он говорит, что больше всех поражен ее кончиной, так как еще совсем недавно видел ее здоровой и веселой.
Как отнесся к смерти Екатерины Николаевны Сергей Николаевич, мы не знаем, в архиве его писем по этому поводу мы не обнаружили.
До Петербурга весть о кончине Екатерины Николаевны дошла не скоро, вероятно, в конце октября. Сохранилось три недатированных письма А. Н. Гончаровой и Н. Н. Пушкиной, которые мы и приводим ниже.
Александра Николаевна:
(Октябрь 1843 г., Петербург)
«Прежде чем показать это письмо Маминьке, дорогой Дмитрий, подготовь ее к печальной новости. Нашей бедной Кати нет больше на свете, помолимся за нее. Я не решилась сообщить эту новость Таше, она совсем больна сегодня. Подожду лучшего дня.
Целую тебя от всего сердца.
А. Г.»
Наталья Николаевна:
(Октябрь 1843 г., Петербург)
«Все эти дни я хотела тебе написать, чтобы получить вести обо всех вас, и в особенности о моей бедной Маминьке. Смерть нашей бедной сестры должна была ее ужасно опечалить. Сердце у меня сжимается при мысли о состоянии, в котором она должна находиться. Поэтому я обращаюсь к тебе, мой добрый Дмитрий, умоляя тебя немедленно мне написать и сообщить о состоянии ее здоровья. Если бы я решилась, я бы написала ей сама.
Ужасно подумать, что Кати нет больше на свете. Каковы должны были быть ее последние минуты — она оставляла четверых маленьких детей; мысль эта должна была быть ей очень горька — бедная, бедная сестра.
Мне помешала написать тебе раньше болезнь Маши, которая уже четыре дня лежит в постели. Теперь, однако, ей лучше, и сейчас я могу совсем не беспокоиться.
Прощай, мой славный, дорогой Дмитрий. Когда будешь писать мне, сообщи о твоей невестке, как она, есть ли у вас хоть какая-нибудь надежда, что она поправится. Поцелуй нежно жену и детей, а также ручки Маминьке».
Александра Николаевна:
(Ноябрь 1843 г., Петербург)
«Вот еще одно письмо, дорогой Дмитрий, которое я получила через Фризенгофов, посылаю тебе его, чтобы ты передал Маминьке, если сочтешь нужным. Не зная его содержания, я боюсь послать его прямо на имя матери. Ради Бога, дорогой брат, сообщи нам, как перенесла она печальную новость о смерти бедной сестры. Она еще у тебя? Как ее здоровье?