И наконец, в 1976 году вышла книга Н. А. Раевского «Портреты заговорили» (2-е издание), в которой автор, базируясь на все тех же рассказах Трубецкого, Араповой и Вяземской и не приводя никаких новых документов, пишет: «По-видимому, именно в эти преддуэльные месяцы разыгрывается его (Пушкина) роман со свояченицей Александрой Николаевной, о котором тоже осталось немало свидетельств».
Но в советское время, уже после Щеголева, стали появляться работы, опровергающие эту клевету. Мы имеем в виду статьи М. Яшина и А. Ахматовой. Вот что говорит Яшин: «Версия об интимной близости Пушкина и Александры упорно держится в работах о поэте. Биографы приняли ее на веру, не заботясь о критической проверке, набросили романтическую мантию на сомнительные факты и поспешно сделали Александрину другом Пушкина. Чтобы в биографических работах освободиться от слишком специфических материалов, надо прежде всего перестать пользоваться сведениями Араповой». Известный пушкинист А. Ф. Онегин еще в самом начале публикации их писал: «Записи Араповой еще нелепее Смирновой-дочери и Павлищева-сына, т. е. сочинены и приноровлены... защищать одну сестру (Наталью Николаевну), пачкая другую... Черт знает что такое! Подобную оценку заслуживает и сообщение Вяземской».
«Эту версию, — читаем мы у Ахматовой, — выдуманную Геккернами, вырастила и пестовала до своего последнего дыхания Идалия Полетика. Она не уставала вдалбливать свою бесстыдную сплетню полоумному Трубецкому в Одессе... Она говорила В. Ф. Вяземской, что Александрина «призналась» ей, она везде тут как тут. Геккерн и Полетика были людьми своего времени и круга и твердо знали, что ничто в глазах света не могло так запачкать и совершенно уничтожить Пушкина, как такая сплетня. Недаром Трубецкой пишет о романе Пушкина и Александрины: «Об них (причинах смертельной дуэли) в печати вообще не упоминается, быть может потому, что они набрасывают тень на человека, имя которого так дорого для нас русских». Он еще помнит, а Щеголев уже не помнит и не понимает неприличие и чудовищность этого обвинения, а затем уже все с умилением пересказывают эту «легенду» и пишут стишки подруге поэта».
Все это правильно, кроме одного: для Трубецкого имя Пушкина не было дорого, поскольку он предал гласности клеветнические измышления Геккерна и Полетики, несомненно, зная, что они попадут в печать. Если бы он не хотел «набросить тень» на поэта, он не стал бы рассказывать об этом в Павловске, на даче Краевского, в присутствии нескольких лиц, да еще в год 50-летия со дня смерти Пушкина.
Обратимся еще к одной гипотезе, а именно, к увлечению Александры Николаевны... Дантесом. Версия эта была выдвинута в 1964 году Яшиным, а в 1973 году снова появилась в опубликованных материалах об Александрине Анны Ахматовой. Яшин приписывает Александре Николаевне восторженное внимание к Дантесу, основываясь на одной ее фразе в письме к брату в 1835 году, где она якобы называет его «образцовым молодым человеком». Но внимательное изучение подлинника показало, что там в тексте есть запятая, не замеченная переводчиком, и эти слова относятся к другому лицу. Ахматова же делает вывод, что «Александрина влюблена все в того же Дантеса», основываясь на «контексте» письма С. Н. Карамзиной от 27 января 1837 года. Что касается еще одного ее довода, а именно, портрета Дантеса, якобы висевшего при Александре Николаевне в ее столовой в Бродзянах, то об этом мы скажем подробнее далее.
Но каково же было в действительности отношение Александры Николаевны к преддуэльным событиям, к Пушкину, к Дантесу? Новонайденные письма дают нам возможность совсем иначе рассматривать этот вопрос. Александра Николаевна, несомненно, знала всю подноготную брака Екатерины с Дантесом, так взволновавшего своей «загадочностью» петербургское общество. Очевидно, желая поддержать сестру в первое время ее новой и трудной жизни после замужества, она иногда ходила к ней. Напомним, что писала Александра Николаевна брату 22—24 января 1837 года, то есть чуть ли не накануне дуэли.
«Все кажется довольно спокойным, жизнь молодоженов идет своим чередом; Катя у нас не бывает... Что касается меня, то я иногда хожу к ней, я даже там один раз обедала, но признаюсь тебе откровенно, я бываю там не без довольно тягостного чувства. Прежде всего я знаю, что это неприятно тому дому, где я живу, а во-вторых, мои отношения с дядей и племянником не из близких; с обеих сторон смотрят друг на друга несколько косо, и это не очень-то побуждает меня часто ходить туда... Что касается остального, то что мне сказать? То, что происходит в этом подлом мире, мучает меня и наводит ужасную тоску. Я была бы так счастлива приехать отдохнуть на несколько месяцев в наш тихий дом в Заводе...»
Это чрезвычайно важные для пушкиноведения высказывания. Отношение Александры Николаевны к «дяде и племяннику» выражено здесь совершенно ясно. Она не писала бы так, если бы была влюблена в Дантеса. Кроме того, чувствуется, что и Дмитрий Николаевич разделяет это ее отношение к Геккернам, и она доверительно пишет ему, уверенная, что он ее поймет. Обратим внимание и на «я даже там один раз обедала» — слово «даже» еще раз подчеркивает ее нежелание бывать в доме Дантесов. Но самое главное для нас в данном случае в этом письме ее стремление не причинять неприятность дому Пушкиных, то есть Пушкину и Наталье Николаевне. Вряд ли можно переоценить значение этого письма для характеристики чувств Александры Николаевны в эти тревожные дни, ее истинного отношения к «подлому миру», то есть к великосветскому обществу, включая и Геккернов, о поведении которых ей, конечно, было хорошо известно.
Но вот в процессе дальнейших поисков нами найден еще один, до сих пор неизвестный документ, имеющий первостепенное значение для опровержения утверждений, что Александра Николаевна была увлечена то Пушкиным, то Дантесом.
Александра Николаевна прожила в Петербурге при жизни Пушкина более двух лет и постоянно бывала в обществе. Неужели она никем не увлекалась, никого не любила? Любила, и ей отвечали взаимностью. Кто же он? Аркадий Осипович Россет, брат известной приятельницы Пушкина Александры Осиповны Россет, молодой офицер, сослуживец братьев Карамзиных. Он постоянно бывал в карамзинском салоне и там, видимо, познакомился с Александрой Николаевной и увлекся ею. Известно также, что Аркадий Осипович часто посещал и дом Пушкиных, так как в своих воспоминаниях (в записи П. И. Бартенева) он говорит, что «полюбил Пушкина, у которого был домашним человеком и о котором до конца жизни вспоминал он с особой теплотою». Пушкин, очевидно, так же тепло относился ко всему семейству Россетов. Через одного из братьев, Климентия Осиповича, он хотел поручить в ноябре 1836 года передать Дантесу свой первый вызов на дуэль. Аркадий Осипович был завсегдатаем дома Пушкиных. Александра Осиповна, женщина широко образованная, остроумная — постоянная собеседница поэта.
По свидетельству друга Пушкина П. А. Плетнева, Аркадий Россет был умный, благородный и добрый человек. В одном из писем к Гроту Плетнев писал о нем: «Я очень люблю его за ум, опытность и какой-то замечательный мир души».
Впервые о романе Россета и Александры Николаевны мы узнаем из письма С. Н. Карамзиной от 18 октября 1836 года, где она пишет, что они вернулись с дачи в город и возобновили свои вечера, на которых с первого же дня все заняли свои привычные места: «Александрина — с Аркадием». Значит, ухаживание Россета началось еще раньше, в сезоне 1835/36 года.
Много лет спустя, в 1849 году, в письме Натальи Николаевны к Ланскому мы находим тому подтверждение и, более того, узнаем о взаимной любви Александры Николаевны и Россета. Вот это письмо.
«...Вчера вечером не могла тебе писать — Россет пришел пить чай с нами. Это давнишняя страстная и взаимная любовь Сашиньки. Ах, если бы это могло кончиться счастливо. Я вижу отсюда, как ты улыбаешься на мои проекты, но почему знать: никто как Бог — у каждого своя судьба, и кто знает, что это не ее. Прежде отсутствие состояния было препятствием. Эта причина существует и теперь, но он имеет надежду вскоре получить чин генерала, а с ним и улучшение денежных дел, и потом Сашинька должна получить 300 душ. С этим можно прожить, по крайней мере, вполне прилично. Оба они не любят света и смогут поладить. Последние дни я, не стесняясь, посылала ее вместо себя на воды. Он их также принимает, и я полагаю — надо пользоваться обстоятельствами: помоги себе сам и Бог тебе поможет, стучись и отверзится. По моим наблюдениям он сохранил к ней много дружеских чувств: я не решаюсь сказать, что это любовь, но он с удовольствием ее видит, с ней встречается, и вот уже два вечера, что он провел с нами, не будучи приглашенным, и не застал ее в третий, когда мы были у Борхов. Все это только надежды, и я пишу тебе доверительно, имея привычку делиться с тобой самыми сокровенными мыслями, не воспринимай их как нечто, в чем я уверена, а также не смейся надо мной, а присоедини свои молитвы к моим за счастье сестры». Эти слова Натальи Николаевны о любви Россета имеют и несколько косвенных подтверждений, которые мы приводим ниже. Они говорят о многом...