В 1839 году Густав Фризенгоф получает место в австрийском посольстве в Петербурге, Местры и Фризенгофы едут в Россию. Путешествуя за границей, они постоянно поддерживали связь с Екатериной Ивановной Загряжской и были в курсе всех петербургских событий. По приезде, как мы уже говорили, Местры поселились в одном доме с семьей Пушкиных и Александрой Николаевной. Там ли жили Фризенгофы или отдельно в посольском доме, пока выяснить не удалось. Но несомненно одно: в это время установились тесные дружеские отношения Натальи Николаевны, и особенно Александры Николаевны, с Натальей Ивановной Фризенгоф. В письмах к брату Адольфу за 1839—1841 годы Густав Фризенгоф часто упоминает об их встречах с обеими сестрами.
В 1841 году, как мы упоминали, Фризенгоф был отозван в Вену, и, видимо, до 1850 года супруги не возвращались в Россию, хотя, возможно, и приезжали навестить стариков Местров. Очевидно, в середине или конце 40-х годов Фризенгоф вышел в отставку.
В 1850 году, приехав погостить в Россию, Фризенгофы жили у Местров, и после смерти Натальи Ивановны Густав остался у них. В августе 1851 года скончалась Софья Ивановна. Старик Местр был уже тогда серьезно болен.
После смерти жены Фризенгоф стал постоянно бывать в доме Ланских. Вот что пишет он брату.
«...Ты знаешь, что обе сестры Гончаровы, начиная с первого нашего пребывания здесь (в Петербурге), стали нашими — Натальи и моими — близкими приятельницами и что у нас была, в особенности к Александрине, большая симпатия, вызванная оценкой ее характера. Когда моя Наталья перед своей смертью переехала в город, Александрина, у которой было больше свободного времени, была ее постоянной собеседницей, а в последние печальные дни и ее неутомимой сиделкой. Естественным последствием этих предшествовавших событий было то, что в течение целой зимы я охотнее всего бывал у Ланских и находился преимущественно в общении с Александриной, с которой одной во всем Петербурге я мог сколько угодно говорить о своей Наталье — наша тетушка от этого уклонялась — и находил утешение и поддержку».
А. В. Исаченко в статье «Родственники Пушкина в Словакии», где был впервые опубликован отрывок из этого письма (оригинал не датирован), относит его к марту 1852 года. Мы полагаем, что оно было написано гораздо раньше. Этим письмом, как говорится в статье, Фризенгоф извещал своего брата о вторичной женитьбе. Свадьба состоялась 6 апреля 1852 года, и не может быть, чтобы Фризенгоф писал о том брату чуть ли не накануне. В архиве Фризенгофов в ИРЛИ есть письмо Александры Николаевны от 4/16 января 1852 года к Адольфу Фризенгофу, в котором она пишет, что, вступая через несколько месяцев в их семью, она хотела бы напомнить ему, что когда-то давно они познакомились у тетушки Загряжской, что, может быть, он помнит об этом, и они встретятся как старые знакомые. (Отметим, кстати, что Адольф Фризенгоф приезжал в Россию, надо полагать, в период 1834—1836 годов и, возможно, был знаком с Пушкиными, которых мог встретить у Загряжской.) Принимая во внимание привязанность Адольфа к Густаву и к его сыну Григорию (от первой жены), Александра Николаевна выражает надежду, что частицу этого чувства он перенесет и на нее, которая волею провидения предназначена заменить им ту, что ушла от них и которую она сама нежно любила. В заключение Александра Николаевна говорит, что одобрение выбора Густава будет иметь для нее огромное значение.
Письмо это, как пишет Александра Николаевна, является дополнением к посылаемому одновременно письму Густава. Таким образом можно с уверенностью сказать, что письмо Фризенгофа может быть датировано январем 1852 года. Из писем Фризенгофа к невесте мы узнаем, что Адольф Фризенгоф благожелательно отнесся к женитьбе брата, и Густав был очень доволен его ответом.
Однако вопрос об этом браке был решен гораздо раньше, еще весною 1851 года, то есть всего через полгода после смерти Натальи Ивановны; об этом писала Наталья Николаевна к Ланскому из-за границы.
В 1851 году Наталья Николаевна с Александрой Николаевной и старшими дочерьми поехала за границу. В это время Александра Николаевна уже была невестой Фризен- гофа (хотя еще и не официально), следовательно, все было решено еще в конце зимы 1851 года. И Фризенгоф, возможно, сопровождал сестер в начале их путешествия. Во всяком случае, в июле 1851 года он был в Вене, и между женихом и невестой шла деятельная переписка. Наталья Николаевна часто упоминает об этом в письмах к Ланскому.
Из этих писем мы узнаем, как боялась Наталья Николаевна, что по каким-либо причинам брак не состоится, как ей хотелось скорее приблизить этот счастливый момент в жизни сестры. Приведем несколько выдержек из этих писем.
«10/22 июля 1851
...В то время как я мыла тебе голову, или, вернее, делала тебе замечание по поводу того, что ты не был у Фризенгофа, я подумала, что ты и не мог этого сделать и что когда мое письмо до тебя дойдет, визит будет уже сделан, но я, как и всегда, пишу тебе под первым впечатлением, с тем чтобы позднее раскаяться.
Я тебе больше ничего не скажу, что думаю об их женитьбе; то, что было только простым предположением, было так плохо принято Фризенгофом, который вообразил, что я хочу избавиться от Саши при проезде через Вену, что я рассердилась на вас обоих: на тебя за твою болтовню, на него — за то, что он не воспринял вещи такими, какими они есть на самом деле. Вот причина того, что я вспылила. Но забудем все это, и если случайно ты приедешь за мной в Вену, я надеюсь, что ты не будешь ни о чем упоминать, — я не хочу, чтобы дела Сашиньки от этого пострадали, ни чтобы ее будущее было поставлено под угрозу из-за какой-нибудь новой нескромности с нашей стороны. Он такой немец мнительный и вспыльчивый, он так любит все усложнять, что Сашиньке будет трудно сладить с его характером. Придется ей взяться за это дело очень осторожно. Не знаю, как Ната сумела так хорошо взять над ним верх, потому что ей удалось так обуздать его характер, что он стал покорным слугой своей жены, и надо отдать ему справедливость — он был замечательным мужем. Но так как он разгневался на меня за то, что я имею неверное представление о его чувствах и считаю его способным забыть всякое приличие и жениться на Сашиньке до того как минет год, значит, я верно угадала — правда глаза колет. Он хотел бы, чтобы я верила в то, что скорбь его еще так свежа, но я к ней отношусь спокойно, так как не могу ее сочетать с пылкостью его чувств к моей сестре.
Но все это между нами, я тебя умоляю, я делюсь своими мыслями только с тобой, я даже не буду говорить об этом с Сашей, я так теперь всего боюсь».
«13/25 июля 1851г.
...А Фризенгоф, не успел он овдоветь, как принял в качестве утешения любовь Сашиньки, и перспектива брака с нею заставила его забыть все свое горе... Что касается Фризенгофа, то при всем своем уме он часто в некоторых вещах доходит до крайностей; тому свидетельством его опасение не соблюсти приличие и боязнь общественного мнения до такой степени, что он становится просто бесхарактерным. Женщина должна всему этому подчиняться, законы света были созданы против нее. Но преимущество мужчины в том, что он может не бояться, а он несчастней всех и всего боится. Пример тому — его любовь, он дрожит, как бы его брат или венские друзья о том не догадались. Из-за этого он не решается назначить свадьбу раньше, как того желал бы и он сам. Я прекрасно понимаю, что он не хочет нарушать своего вдовства в течение года, но после этого срока все зависит только от его страха перед тетушкой и братом, а никак не от его дел. Но все это, ради Бога, между нами. Никому об этом не говори и будь осторожен с моими письмами, запирай их, как только прочтешь».
Судя по этим письмам, Ланской при свидания с Фризенгофом в Вене неосторожно что-то сказал о желании Натальи Николаевны ускорить свадьбу. Реакция на это Фризенгофа вполне понятна, и вмешательство Ланских, несомненно, было бестактным. Однако его чувства вызывают некоторое удивление: слишком скоро, нам кажется, после смерти жены он увлекся Александриной. Но что любовь его была чувством искренним и глубоким, подтверждают его письма к ней от 1852 года, когда она уже была с ним помолвлена.