Рядом стояла молодая доярка, грызла соломинку и усмехалась. Тоня стиснула губы, достала из кармана шоколадную конфету, развернула и сунула теленку.
— Они же у вас помирают, — сказала она.
Доярку сплюнула с толстой губы откушенную соломинку:
— Подохнут — свиньям скормим.
— Как вы можете так, это же ваши коровы!
— Моя дома стоит! — И доярка вызывающе засмеялась.
Тоня шагнула к ней. С силой вытащила из вонючей жижи ноги в тяжелых, залепленных бурой глиной сапогах. Что-то, царапая, поднялось к самому горлу. Только бы не расплакаться — вот чего она боялась! Она заговорила все быстрее, быстрее, пока на душе у нее не стало холодно и жестоко. Она искала слов, которые содрали бы ухмылку с этой кирпичной физиономии. Таких колхозников надо судить, как самых вредных преступников, — до чего довели хозяйство! Ни совести, ни стыда, это ж надо зверем быть, неужели не жалко животных, даже простое чувство жалости!..
— Жалко у пчелки, — доярка засмеялась ожесточенно и вызывающе, — а у вас конфетки с жалованья заместо жалости. А нам хотя бы все они скорей передохли. — Она издевательски подмигнула Тоне. — А что? Ни денег с них, ни молока. Больше сена для своей скотины останется. Вот какой наш интерес! — И она зажмурила глаза и широко открыла губы, изображая смех.
— Ольга! — крикнула, подходя, Надежда Осиповна. — У Синюшиных мостков солому почему не брали?
— Затопило там все, — сказала Ольга.
— А лошади? Не тянут?
— Где там! — Ольга махнула рукой. — Мы всё на себе таскали. А теперь там вода по пояс.
— Дожили… Хозяева, тьфу! — сплюнула Надежда Осиповна.
— Уж вы-то, Надежда Осиповна… — начала Ольга, лицо ее задрожало, стало маленьким. — Это вот ей языком трепать. — Она дернула головой в сторону Тони. — Приехали тут… А вы-то… Мы третьего дня остатнюю солому с крыши таскали. Анисья до сих пор лежит. Я упала, палец сломала. — Она выставила ногу, обмотанную грязными тряпками, в старой галоше, привязанной веревкой. — Ходить не могу. — И она заревела с отчаянием, навзрыд, слезы затопили все ее лицо. — Ровно лошади, на себе весь месяц таскали. Из-под снега руками собирали… Кормов-то нет.
— Будет тебе, не хлюпай, — крикнула Надежда Осиповна. — Телят-то могла себе парочку поставить.
— Поставила, — всхлипнула Ольга, — и наши все взяли. — А этих вот куда?.. Нам хоть бы Алмаза прокормить. Мы ему свое сено носим. Мы с Федосьей тут одни крутимся. Тут еще нога болит, к доктору не на чем съездить. Пропадут они, совсем пропадут. — Она заткнула рот концом платка, судорожно давясь плачем. Тоня почувствовала, как едкие слезы, обжигая веки, побежали у нее по щекам. Так они стояли и плакали.
Надежда Осиповна обняла их, пошлепывая по плечам. Бабьи слезы унимать бесполезно. Когда пришел однорукий бригадир, сказала ему с веселой злостью:
— Закончите летом новый коровник, заставим не соломой, а шифером покрыть и лишим вас основной кормовой базы. Тогда завертитесь!
И все засмеялись. Все, кроме Тони. Она не понимала, как тут можно смеяться, как Надежда Осиповна умудряется различать что-то хорошее, верит во что-то, шутит!.. Она знала, что колхоз в Левашах считается самым бедным, запущенным, но сейчас ей показалось, что и остальные колхозы не лучше, и там тащат прелую солому с крыш и парят охапки жестких веток.
Ночевали в избе однорукого бригадира. В углу висели почернелые иконы, а внизу — новенький радиоприемник «Балтика». На стене под разбитым стеклом — фотографии, вся родословная хозяев. Женихи и невесты с букетами в руках, новобранцы царской армии в погонах, чубатые парни в буденновских шлемах, бородатые старики в поддевках и картузах, новорожденные на руках у преждевременно постарелых матерей, и снова солдаты на фоне каких-то чужих городов с острыми шпилями, и снова парни в пиджаках со знаками, медалями, с гармонями. Где они, эти плечистые парни, эти бородатые мужики? Тоня вспомнила своего старшего брата, убитого на войне. У них дома, в Малой Вишере, тоже висела фотография брата и отца с матерью в день свадьбы. Отец с лихими усами, с тросточкой для шику, а сейчас он ходит на лесопилку с настоящей палкой, тяжело опираясь, и часто останавливается на подъеме.
Надежда Осиповна куда-то ушла, вернулась поздно вместе с хозяйкой, мокрая, охрипшая.
— Вытащили эту доходягу. Утром поезжайте в колхоз к Малинину за концентратами.