— После собрания Исаев подошел ко мне, — рассказывал Игорь Тоне, — и сказал: «А я думал, вы довольны будете, что я уезжаю». Что я мог ему ответить? Тут осторожно надо. Может, с парнем перестройка происходит.
— Да, конечно, — охотно подтвердила Тоня и, сделав усилие над собой, показала на папку. — Ты твердо решил с этим?
Он упрямо кивнул.
— Тогда я завтра поеду в Ленинград и захвачу.
— Завтра? Ой, неохота! — Он жалобно сморщился, и у Тони сразу потеплело в груди.
— Все равно надо ехать, днем раньше, днем позже — какая разница!
— Трудно мне будет без тебя. Посевная начнется.
— А я зачем тебе? Ты будешь сутками пропадать на своих станах.
— Но мне было бы кому позвонить оттуда. И приехать ночью, разбудить…
— Для меня это, конечно, здорово интересное занятие.
— Не смейся. Мне почему-то очень не хочется тебя отпускать, особенно завтра.
— Почему?
— Не знаю.
— Я бы могла задержаться дня на два… но ведь надо передать твою папку.
— Мы ее отправим почтой.
— Нет, нет, я должна отдать сама, чтобы не было никаких недоразумений.
Он долго, задумчиво смотрел на нее.
— Я понимаю, Тоня… но я не могу задержать…
Она засмеялась, зажала ему рот.
— Ты понимаешь, и я понимаю, мы оба понимаем, и не нужно, — она продолжала улыбаться, — все будет хорошо.
Сколько раз за это время ей приходилось сдерживать себя, так что еще один последний разок ничего не стоит. Больше она не огорчалась его настойчивостью. Ей надо уехать, она устала, ей хочется побыть одной, немного отдохнуть, не утешать, не готовить еду, не ждать, не прикидываться веселой — она очень устала.
Он уселся писать письмо Семену.
Лежа в постели, Тоня разглядывала его склоненное лицо. Под мягким светом керосиновой лампы зимний загар казался еще краснее. Время от времени Игорь касался кончиком ручки подбородка. Он придвинул к себе папку и осторожно погладил корешок. Обтрепанный воротничок рубашки углом стоял над его загорелой шеей. «Забыла подшить», — подумала Тоня. Ей стало совестно за свое лукавство и за недавние мысли об Ипполитове. Теперь, когда все было решено, ей захотелось тихонько встать, подкрасться к Игорю, поцеловать в шею и шепнуть что-нибудь, но тут же, как это случалось с ней последнее время, она на расстоянии ощутила устойчивый тошнотно-сладкий запах солярки, который прочно пропитывал его одежду, даже кожу, уничтожив родной запах его тела. Она натянула одеяло, закрывая нос. Лучше подождать, пока Игорь ляжет. А в наказание за свои скверные мысли она не будет спать, и когда он ляжет и положит голову ей на плечо… Дождь лениво топтался на крыше. В Ленинграде она никогда не слыхала, как дождь стучит по крыше…
Она уснула, так и не услышав, как он лег.
— Сегодня уезжаете?
Надежда Осиповна стояла в дверях, смотрела, как Тоня, надавив коленкой крышку, закрывала чемодан.
— Да, пора экзамены сдавать.
— И надолго?
— Что надолго? — сухо спросила Тоня, почувствовав в голосе Надежды Осиповны насмешливый укол.
— Покидаете нас надолго ль?
Тоня чуть не ответила: «А вам-то какая забота?» Но удержалась, ради Игоря удержалась.
— Нет, ненадолго.
Надежда Осиповна присела на стул, понимающе усмехнулась.
— Я это к тому, если ненадолго, просить буду: купите мне в Питере фланельки покрасивей на халат.
— Пожалуйста.
— Деньги я вам принесу.
— Не стоит, у меня есть.
— А то, может, в тягость? — протянула Надежда Осиповна. — Чемодан-то, я гляжу, битком набит, и сунуть некуда будет.
Удар пришелся точно. Тоня от негодования разом придавила крышку, щелкнула замками, выпрямилась.
— Не беспокойтесь, вам больше трех не надо. Вы ведь коротенький шьете.
— Нет, ниже колен, — усмешливо сказала Надежда Осиповна.
Она сидела, закинув ногу на ногу, на плечах накинута цигейка, кофточка туго натянута на груди. Она любила ходить без лифчика, и Тоню это всегда почему-то коробило. Надежда Осиповна поболтала ногой.
— Только смотрите, не задерживайтесь.
Тоня отряхнула платье, подбоченилась, принимая вызов.
— Иначе?
— Игорь Савельич скучать станет.
— Шибко вы заботитесь о нем.