— Как так деньги? — спросила Тоня.
— Акции Тракторцентра! Опять ты, конечно, слыхом не слыхала. Ну, понятно, пришлось перешибать вражескую агитацию. Все же поверили нам мужики, не нам, советской власти поверили. Потом прислали нам двадцать тракторов. Собирали мы их прямо на берегу Дона. Каталогов не было. Под пасху выпустили в поле. Народ, который в церковь шел, позабыл всю свою святость, побежал за тракторами. Вот тогда-то кулачье почувствовало, что дело и впрямь пахнет керосином. И началось… Уборка картошки идет — агитируют: рубай картофель, чтобы не забрали! Большевики трусики нам хотят навязать. Что за трусики, до сих пор не пойму, но очень эти трусики на народ подействовали. Верно, считали, что при коммунизме в трусиках ходить будут. В молотилку зайца засунули. Ну, заяц, известно, трепаться не любит… Сутки простояли: ремонтировали молотилку… Заместителя моего по политчасти — тоже с нашего завода, Сережа Литов, — сожгли в риге. Такая работа была тогда в МТС…
— А у нас, думаете, нет борьбы? Знаете, какой трудный сев был этой весной! — внезапно заволновалась Тоня. — Такое напряжение! Я тогда диспетчером работала. Здесь я что, мелочь, а там у меня все хозяйство находилось в руках…
— Нет, моя сковородоси, та в избе томилась. Уеду я куда, а она запрется на все замки, сидит, дрожит. Детей двое, за них боялась… А все же в город не просилась. Хоть и малой грамотности баба, но сознание рабочее имела…
Бесхитростная, нежная гордость Коршунова напомнила Тоне Анисимова и Жихарева в минуты, когда они с таким же горделивым удовлетворением вспоминал и о военных и послевоенных годах в деревне. И она подумала, что через много лет нынешние деревенские дела, наверное, тоже будут казаться увлекательными и героическими. Если бы Коршунов узнал сейчас, что Малютины остаются в Ленинграде… Она сморщилась, помотала головой. С минуты на минуту мог вернуться Игорь. Он войдет на кухню и начнет рассказывать, и она почувствовала, что если это услышит Коршунов, радость ее будет испорчена.
Торопливо обмыв руки, она ушла в комнату.
Впервые она явственно представила, что произойдет сегодня вечером, когда ребята узнают о возвращении Игоря на завод. А завтра, когда она придет в КБ, как ее встретят там девушки, которым она расписывала жизнь в Коркине? Представила себе ухмылку Кости Зайченко и взгляд Веры Сизовой. Еще, чего доброго, придется благодарить ее… Она посмотрела на часы: ровно пять. Может быть. Игорь прямо поехал на совещание? Сегодня заключительный день. А часы, вот эти часики — подарок ребят перед отъездом. Кто-нибудь возьмет и намекнет: не оправдала, мол, подарочек.
Она начала прибирать в комнате. Как назло, ей попался под руки сверток с фланелью, купленной для Надежды Осиповны. Широкое, скуластое лицо Надежды Осиповны словно выглянуло из цветного узора и торжествующе подмигнуло. Тоня в ярости отшвырнула фланель в дальний угол.
Не для себя же она старалась! В сущности, лично ее ничего особенного в Ленинграде не ждет. Вернется в КБ копировщицей. Начнет снова переводить с бумаги на бумагу чужие чертежи. Но при чем тут она? Ей самой ничего не нужно. В сотый раз она твердила себе, что готова жить где угодно и как угодно. Все делается ради Игоря. Потому что ему оставаться там — это засохнуть, это идти назад. Ей-то что! Она там, в МТС, все же была фигурой. А вот Игорю там не на чем развернуться. Здесь и «Ропаг», и может появиться еще многое… Он сам даже не понимает. Но почему она решила, что он не понимает? А вдруг для него это все сложится по-иному? Она вспомнила его слова прошлой ночью… А что, если она зря заставила его согласиться? И ему самому ничего этого тоже не нужно? И все это она придумала, сочинила? И он пожертвовал собой ради нее? Не она, а он, он втайне чувствует себя жертвой. И что, если Ленинград не принесет им счастья?
Только теперь, когда все, наверное, уже решилось, она испугалась…
Из Таврического дворца, где происходило заключительное заседание, Игорь ехал на трамвае. Задумавшись, он по привычке сошел на остановке у общежития. Он обнаружил это перед самым подъездом общежития, улыбнулся и вошел.
В комнате были все трое. Чудров собирался в ночную смену. Генька, лежа на полу, разрисовывал плакат. Семен наклеивал на картон фотографию Лосева.
Генька объяснил: ребята из отдела главного механика предложили справить юбилей большого расточного станка. Повесить плакат с таким текстом: «Уважаемый юбиляр! Сегодня исполняется шестьдесят лет вашего пребывания на заводе. Вместо того чтобы уйти еще двадцать лет назад в переплав, вы по воле главного механика продолжаете скрипеть, честно делая все, чтобы снизить выработку и увеличить брак».