— Привет! — закричал Кошкин. — Пронюхал насчет гикарей? На животе ползать заставлю! Ноги будешь целовать! Продажная душа! Только этим тебя купить можно. — Он потащил Игоря в угол, за шкаф, где стояли четыре пары лыж. — Настоящий гикарь! Цены нет! — кричал Кошкин.
Игорь провел ногтем по твердому, блестящему дереву — да, это был гикарь, мечта каждого лыжника.
— Убедился? Теперь вы у меня побегаете на тренировочки, — сказал Кошкин, потирая руки. — Теперь я вас, субчиков, поманежу. Имей в виду… — Он вдруг увидел в руках Игоря длинную ленточку «бегунка» и замолчал. Игорю стало за него неловко. Он вспомнил, как в прошлую зиму они ездили в Кавголово и Кошкин терпеливо учил его повороту с выбросом руки, сам не катался и два воскресенья только и занимался им.
Кошкин смущенно почесал свою толстую, могучую шею.
— Да, верно… Слыхал, слыхал… Когда едешь?.. На кросс не успеть… Ну, ничего. Там, брат, на лыжах — красота. Вышел из дому — и катись на все четыре стороны. У тебя как, инвентарь имеется? Напиши, если чего надо. И Антонина едет?
— Едет.
— Безобразие, лучшие кадры разбазаривают.
— Местничество, — усмехнулся Игорь. — А калориями тебя кто обеспечит? Гикарь будешь жевать?
Он злился и недоумевал, почему никто не жалеет его, не видит ничего особенного в том, что он уезжает. Новость принимали легкой привычно. Лишь кое-кто, подметив его настроение, смущался, начинал, вроде Кошкина, утешающе хлопать по плечу и сообщать, какой чистый воздух в деревне, какая там тишина и какое молоко. Он возмущался: кто ж им мешает поехать за этим молоком? Небось предпочитают получать его в магазине.
Только библиотекарша Анна Моисеевна завздыхала и сказала напрямик;
— Человек устроился, женился… Пусть бы тех, кто из колхозов убежал, назад посылали. А тут… совсем еще мальчик.
Она записала его в библиотеку четыре года назад. Она почти не изменилась с тех пор. Под халатиком все та же коричневая вязаная кофточка, так же небрежно причесывает свои седые волосы, и маленькие, морщинистые пальцы всегда запятнаны чернилами. Сегодня люди припоминались такими, какими он впервые увидел их, поступив на завод. Тогда он брал у Анны Моисеевны только художественную литературу. Про войну. Про шпионов. Научно-фантастические романы.
— Целая биография, — сказала Анна Моисеевна, перелистывая его пухлый, со многими вкладышами формуляр. — Помнишь, как я тебя уговаривала взять Флобера…
Он кивнул головой, хотя не помнил. Вероятно, так и было. Не с Флобером, так с другой книжкой. Анна Моисеевна всегда упрашивала его прочитать то Стендаля, то Горького. Поначалу он брал эти книги только для того, чтобы не расстраивать ее, а потом приохотился…
— Тут техника пошла, — сказала Анна Моисеевна. — А вот про Кавказ. Зачем про Кавказ?
— Это мы в поход собирались.
Она подносила формуляр к самому носу. Выпуклые, близорукие глаза ее грустно моргали.
Плотно заставленные книгами стеллажи поднимались до потолка. Из темной, всегда чуть таинственной полутьмы узких коридоров шел сухой, теплый запах книг. Раздобыв нужную ему статью, Анна Моисеевна обрадованно звонила в отдел. Она была в курсе всех его дел, а он ничего не знал о ней, никогда не интересовался, не знал даже, как ее фамилия.
— Ты не стесняйся, — сказала Анна Моисеевна. — Пиши, если понадобится специальная литература. Я вышлю. Прочитаешь, назад пришлешь. Может, тебе надо с собой взять по тракторам, а?
Сквозь полураскрытую дверь виднелся читальный зал с толстыми ковровыми дорожками, с разноцветными обложками иностранных журналов на щите.
— Знаешь, Малютин, — она бережно пригладила формуляр, — я тебя не стану с абонемента исключать.
Игорь пошатал деревянное перильце и сказал злобно:
— Нет уж, вычеркивайте.
От его резкого голоса Анна Моисеевна виновато съежилась. Маленькая рука ее послушно перечеркнула формуляр жирным лиловым крестом.
Игорь пожал плечами. Чем она виновата? И к чему показывать свое горе чужим людям?
Он вежливо попрощался. Не поднимая головы, Анна Моисеевна протянула руку. Дверь хлопнула за ним, и словно что-то оборвалось, еще долго звеня.
Одна за другой закрывались двери, становились чужими цеха, заводские площади с бетонными фонтанами, с досками почета, закопченные корпуса мартена, облупленные стены компрессорной. Разнимались сомкнутые в пожатии руки.