— Вот это да, — обессилев, сказала Тоня, удивленно глядя на Игоря. — Если бы оставить в этом овраге зиму на все лето.
— Вы накаркаете, — сказал Ахрамеев, — и так уж она половину весны отхватила.
— Кислова бы сюда, — сказал Игорь, — показать ему…
Ахрамеев как-то странно посмотрел на него.
— Не пойму я тебя, — сказал он. — Чего ты боишься?
Игорь сразу же понял, о чем он, но принял недоуменный вид.
— Я? Чего это я боюсь?
— Кислова боишься! С Писаревым на пару дрожишь!
— С чего ты взял! Никого я не боюсь!
Тоня вздохнула.
— Завели. Охота вам портить такую прогулку?
Ахрамеев сверкнул глазами, но сдержался.
— Поехали!
Они вдвоем скатились вниз. Остановились у ельника.
— Имен в виду, — заговорил Ахрамеев, глядя вверх, на обрыв, где стояли Лена и Тоня. — Ты сам заварил кашу с этим переоборудованием, а теперь, когда пришлось драться, ты в кусты. Так не пойдет.
— Какой ты храбрый на меня. А ты с начальством поговори!
— Я-то говорю. Но и ты говори. Ни с кем ссориться не хочешь? Нет, милый. Ты комсомолец и выполняй решение организации. А не то спросим с тебя со всей строгостью.
— Не пугай. Меня не запугаешь. Не на такого напал, — упрямо повторял Игорь. Пусть знают. Не подчинится. Наперекор.
— Это верно, и так весь запуганный. — Угольные глаза Ахрамеева запальчиво блеснули. — Соберем собрание, тогда покрутишься! Ребята цацкаться не станут… Вплоть до взыскания!
— Вот в чем твоя смелость!
— Ты что ж это хочешь сказать? — медленно проговорил Ахрамеев. Голова его подалась вперед, плечи развернулись.
Они стояли друг перед другом, стиснув палки. Коренастый, ширококостный Ахрамеев и сухощавый, весь острый, как лезвие, Малютин.
— Драться нам с тобой невозможно, — с усилием, хрипло усмехнулся Ахрамеев. — Должность моя не позволяет. — И, сделав над собой еще одно крайнее усилие, он усмехнулся. — Ну, так как? По рукам? Ведь ты сам знаешь, что не прав.
Игорь не слушал его, в ушах его звучал горячий, испуганный шепот Писарева: «Вот увидите, Кислов съест и Чернышева и Жихарева, а тогда от нас с вами только пыль полетит. Кислов сильнее их всех. У Чернышева ничего не выйдет. Он не умеет переносить несправедливость. Такие, как Кислов, всегда будут правы. Потому что у них нет самостоятельных суждений. Они не ошибаются. Не суйтесь. Вы наивный мальчишка. Вас растопчут».
Рука Ахрамеева висела в воздухе…
— Эй! — позвала Лена. — Вы чего там застряли?
— Думаем! — крикнул Ахрамеев.
— Не за свое дело берешься!
Подпираясь палками, Ахрамеев быстро полез наверх.
По дороге к большому обрыву Тоня показала Игорю на дальнее поле. Там, на самом горизонте, сверкали, лучась, окна какого-то домика. Самого домика не было видно, только оранжевый блеск обнаруживал его.
— Красота, — сказала Тоня, — такая красота, сохранить бы это на всю жизнь.
— Да… — Игорь криво усмехнулся. — Стоило уезжать из Ленинграда, чтобы тут исключили тебя из комсомола.
Он вдруг стал расписывать угрозу Ахрамеева, придумывать грозящие опасности. Ему хотелось стать в глазах Тони героем. Чтобы она восхищалась им, волновалась и жалела его.
— Ахрамеев — железный парень. Никакой деформации, — сказал Игорь. — Он ни перед чем не остановится. Он не понимает, что такое производственная дисциплина. Я ведь человек подчиненный.
— Правильно, без тебя разберутся.
Он вздохнул.
— Но и так тоже работать неинтересно.
— Довольно. Можешь ты в воскресенье побыть со мной?
Но через несколько шагов она сама сказала:
— Ты бы лучше закончил свой автомат для «Ропага».
— Где там… Обещал Яльцеву заняться камнедробилкой, а теперь прохожу мимо него — отворачиваюсь. Мне в глаза им стыдно смотреть.
— Перестань сейчас же!
Он обиделся. В гневном восклицании Тони ему послышался все тот же тайный, позорный упрек в малодушии.
На излучине реки берег был обрывистый. По круче росло несколько толстых, кривых сосен. Четыре из них стояли на одной линии, как шесты при слаломе.
— Повертим? — предложил он Ахрамееву.
Тот поежился, показал на свои деревенские крепления из сыромятных ремней.
— Ага, боишься? — громко, торжествующе сказал Игорь.
Угольные глаза Ахрамеева похолодели.
— Не куражься. Знаешь, как учил нас капитан-лейтенант, — непонимание опасности не есть еще храбрость.