— Умник! А ты жрал бы эти яблоки, — закричал Забелкин, — если б я их не вырастил?! Ты кому спасибо сказать должен?!
Нынче летом, когда небывалая засуха навалилась, Забелкин ходил по деревне и предупреждал, чтоб остерегались пожара. Все высохло до хруста, до звона: и трава на земле, и мох, и деревянные постройки, и драночные крыши; малой искры достаточно — заполыхает огонь…
Пришел Забелкин и к Саше. Не хотелось, но все-таки пришел, выполнил свой гражданский долг.
— Огнетушитель в порядке?
— Наверно, — сказал Саша.
— Покажь.
Как ни странно, огнетушитель был заряжен (наверно, еще тетка-покойница побеспокоилась). Но Забелкин опять увидел, вблизи увидел заросший сад, пустующую землю, дом безалаберный — и не сдержал справедливого гнева.
— Недаром вас в карикатурах рисуют! — закричал он. — Выставляешься! Умничаешь! А сам дурак дураком! Почему печка в трещинах? Где бочка с водой? Из дому уходите — калитка нараспашку, будто при коммунизме!
— Калитка-то при чем?
— Он не знает! Он травки описывает!.. Ты не видишь, сколько хулиганья развелось? Зайдут на участок, подожгут за милую душу! Из одного баловства подожгут!
— Да что вы, Семен Степаныч…
Так и остался дураком Саша Лопатин, агроном-луговод… Все в деревне береглись, не оставляли дома пустыми, дежурили. А Лопатины с прежней беззаботностью уезжали и по воскресеньям, и по вечерам в будние дни — то в какую-то библиотеку, то на выставку, то в театр…
И вот — доигрались.
Пожарники кончают свою работу. С деревьев огонь сбит; уже ясно, что дальше не перекинется, больше никого не заденет. Толпа почти вся разошлась, даже милиционеры укатили восвояси на мотоцикле.
Зарево над деревней меркнет. Уже не чертят по небу рыжие искры, не стреляет шифер, — спокойно, буднично догорает на лопатинской усадьбе большой костер.
И только Забелкин еще воюет с ним, яростно, самозабвенно воюет. Он раскатил-таки стены, оттащил в сторону бревна, притушил на них огонь. Теперь выволакивает уцелевшие стропила, потолочные доски, — все, что еще можно спасти. Он совершенно измучен, обессилен, ужасно его безбровое опаленное лицо, кровоточащие грязные руки; рубаха висит клочьями… Он хрипит, хватается за сердце, почти в беспамятстве он и все-таки не уходит, не может уйти, как будто его дом горит, как будто его, забелкинское, хозяйство гибнет в эту августовскую ночь…
ВАНЯ ПЕСЕНКИ ПОЕТ
Громыхает, подскакивает на булыжниках ржавая железная тачка, старинная тачка времен Днепрогэса, времен профессиональных грабарей, тачка о двойном чугунном колесе, с брезентовой лямкой-хомутом, тяжелая, крепкая, вечная… И толкает ее сутулый жилистый парень — наклонился, плотно ступает вывороченными рыжими сапогами, косая серая челка опустилась на лоб и мотается, как у лошади.
— Ваня пришел!..
И в деревне оживление, выходят из калиток бабы, мальчишки бегут, мужики высовываются, выглядывают через заборы.
— Здоров, Иван!
— Опять прикатил? У меня работенка имеется.
— И к нам, Ваня, зайди! Непременно зайди, слышь?
Мастер Иван, шабашник Иван, чернорабочий Иван катит свою тачку по деревне, улыбается, отвечает мужикам и бабам, видно — очень доволен, что его так встречают.
Через полчаса я вижу его на деревне, на сухой шелушащейся сосне. Переступая кривыми когтями-кошками, обвязавшись за пояс веревкой, он рубит ломкие, звонко стреляющие сучья, раскачивается вместе с макушкой дерева и там, в вышине, напевает что-то, слышен его стеклянный тенорок.
Ах, Ваня, Ваня, вернулся опять к нам… Тенькает в голубой выси топор, сучья стреляют, разлетаясь на куски, брызжет гнилой трухой сосновая кора, — Ваня песенки поет.
Обрублены сучья, скинута макушка, остался голый ствол — ржавая лохматая колонна метров двадцати вышиной. Ваня спускается вниз и прикидывает, куда положить эту колонну. Надо, чтоб она не задела крышу, не порвала электрические провода, не помяла грядки на огороде. Наконец место выбрано; Ваня подпиливает ствол у корней, подрубает, пробует покачать рукой…
Не спеша, любовно трудится.
Вот уже дрогнул, уже сухо поскрипывает, хрустит в надрезе этот ствол, держащийся на последних волокнах.
Теперь — заключительный фокус. Ваня отмеряет шагами двадцать метров, втыкает в землю колышек, еще раз примеряет. Прицеливается. И толкает дерево ладонью.
Ржавая колонна постепенно кренится, потом быстрее, быстрей, с гулом рассекает воздух, вершиной своей точно попадая на колышек, мгновенно, одним хлопком загоняя его в землю.