— Внизу, — сказал сивый. — Диктует на линотип.
— Чего? — сказал мальчишка.
— Ты видел, — сказал с отвращением сивый, — чтоб диктовали на линотип? Он рукой писать не желает. И машинистке диктовать не желает. Он Лев Толстой. Он диктует прямо на линотип.
— А где внизу? — спросил мальчик.
— В подвале. Да тебе-то зачем?
— Мне… Объявление в газету.
— Объявление?
— Очень нужно. Про ежика… — сказал мальчик, невероятно стесняясь, уже чувствуя, что его не поймут и будут над ним смеяться. — Я его выпустил… А он…
— Потерялся, что ли? — машинально спросил сивый, чертя на бумаге еще один жирный, нахальный крест. — Потерялся, спрашиваю?
— Нет, просто я выпустил. Отнес и выпустил…
— Ежика?
— Ежика.
— Слушай, — с отвращением сказал сивый. — Не морочь голову. Тут газета все-таки.
— Да мне объявление!..
— Про ежа?
— Ну да! Я выпустил…
— Если б ты был председателем колхоза, — сказал сивый, — и потерял круглую печать, тогда понятно. Не морочь голову, без тебя тошно. Если бы лошадь пропала. Корова. Свинья, куда ни шло… Иди, гуляй со своим ежиком.
— Дяденька, я сейчас расскажу! Это очень нужно!..
Сивый поднял свою тяжелую темную голову, свое как будто закопченное лицо с толстыми грубыми морщинами, видневшимися даже сквозь щетину. Посмотрел в упор.
— Слушай, — усмехнувшись, сказал он, — тут Зоя Васильевна бегает. Ты ей расскажи. Она пионерами заведует. Урожай помогаете убирать?
— Где?
— Да в колхозе. Ты откуда явился?
— Из Жихарева.
— Ну, вот и расскажешь ей, как ваши ребята помогают. А мы напечатаем. Зоя Васильевна знаешь как распишет! «Ранним утром веселая шеренга пионеров вышла на поля. «Ни один колосок не должен пропасть», — говорят юные земледельцы!..» А?
— Дяденька, вы смеетесь? — сказал мальчик.
— Я плачу, — сказал сивый, забрал со стола листок с крестиками и ушел.
Мальчик вернулся в коридор и снова постоял, подождал. Из-за дверей по-прежнему слышались нервные голоса, телефоны дребезжали и тренькали. Внизу, под полом, что-то вздрогнуло, двинулось и зашаркало, набирая ход, словно бы паровоз пошел со станции…
Мальчик заметил еще одну дверь и чуть приоткрыл ее. За дверью была чудовищная тьма без проблеска, и где-то во тьме шлепала вода. «Закрой!!» — рявкнуло из тьмы. Чья-то мокрая рука ухватила изнутри дверную ручку, хотела захлопнуть… «Варвары!.. Опять снимок пропал!..»
Щурясь, моргая, вылез из тьмы пухлый и белый мужчина, с пухлыми щеками, с пухлыми оттопыренными ушами на лысой белой голове.
— Тебе чего?
— Я не знал… — едва слышно сказал мальчик.
— Хо! Все не знают, и все лезут! Здесь фотолаборатория, варвары!.. Сначала крючок прибейте на двери, а потом лезьте!
— Я не хотел… — сказал мальчик.
— Хо-хо! — Фотограф наконец рассмотрел мальчика и засмеялся. — Ну чего тебе, варвар?
— Мне надо… Объявление про ежика… Я хотел про ежика рассказать…
— Где ежик? У тебя ежик? А ну, покажи!
— Нет, — сказал мальчик. — Я выпустил. Я только хочу рассказать, какой он.
— Рассказать — не то, — перебил фотограф. — Жалко. Я бы щелкнул тебя, варвара, с этим ежиком. Пописал бы этакое, лирическое… Хо-хо! А рассказы — не по моей части. Шагай и сюда больше не лезь. Ежик-пыжик.
Еще одна дверь была в конце коридора; мальчик осторожно приблизился и открыл ее. Там деревянная лестница со сбитыми замасленными ступеньками вела в подвальный этаж. И мальчик начал потихоньку спускаться, заглядывая вниз через перила — оттуда таинственно и страшно доносило машинные запахи, мерное гуденье, позвякиванье, тяжелый стук…
Мальчик спустился до конца лестницы и увидел весь подвал — лампы под жестяными абажурами, наклонные столы с ящичками, рулоны бумаги, похожие на свежераспиленные огромные чурбаки; одну низкую серую машину, маслено поблескивавшую отточенным лезвием; и другую машину, ту, что лязгала и шаркала, — у нее качалась, ходила стальная плита, и на этой плите вдруг возникала, невесть откуда, отпечатанная газета; стол опять двигался, газета соскальзывала, мелькнув оборотной стороной, непривычно пустой и белой… Потом мальчик увидел третью машину, самую высокую и необыкновенную; из каких-то лесенок, трубочек состояла она, из блестящих шарниров; молодая женщина играла на этой машине так, как играют на рояле, а возле был еще человек, который размахивал рукой и громко что-то говорил.
Мальчик, боязливо ступая, пробрался вдоль стены и замер у этой странной машины. Наверно, он забыл на какое-то время, для чего пришел сюда. Растрепанный молодой человек в расстегнутой рубахе с закатанными рукавами, весь небрежный, неприбранный, но чем-то похожий на школьного учителя, сидел верхом на стуле. Он заглядывал в подшивку пожелтевших, лохматых от старости газет «Красная Заря» и раздельно, четко выговаривал, будто проводил в классе диктант: «…главная задача… тире… своевременно… и без потерь… убрать… урожай!» А молодая невозмутимая женщина слушала, его, касалась клавишей с буквами, и после каждого касанья в машинке рождался мягкий щелчок, выскакивала тускло блестевшая золотая пластинка, скользила по желобам, догоняла другие пластинки, успевшие выскочить раньше. Каждый звук, каждая буква, произнесенные растрепанным человеком, превращались в золотую пластинку! Буквы собирались в золотые слова, в блистающие строчки: «…соблюдение… агротехнических… правил… сроков уборки… и вывозки…»