Она раскрыла список учеников и сказала:
— Ну, давайте знакомиться… Антипов!
— Я! — сердито отозвался Двухголовый.
— Как тебя зовут, Антипов?
— Александром.
Она выкликала всех подряд, по алфавиту, и, конечно, не заметила, как изменилось лицо Федора, сидевшего на передней парте. Он как-то сгорбился, почти лег на сцепленные руки и смотрел на список не отрываясь.
— Рунгин! — сказала учительница, с трудом разобрав фамилию. — Кто Рунгин?
Федор неуклюже встал, хлопнула крышка парты.
— Как тебя зовут?
— Федор! — сказал он картаво и очень громко.
— Погоди, погоди… Тут написано — Рунгин Фриц Константинович. Может, это не ты? Есть еще Рунгин в классе? Фриц Рунгин?
Быстрая волна пробежала по классу, зашептали, заговорили. Все головы были повернуты к Федору.
— Может быть, ошибка в списке? — растерянно спросила учительница. Она подняла взгляд на Рунгина и тотчас смутилась почти до слез, обо всем догадавшись.
Он стоял перед ней очень прямо, вцепившись рукой в крышку парты, и рука у него побелела, но еще сильней побелело закаменевшее лицо, почти до мертвенной синевы.
— Садись, садись!.. — поспешно сказала учительница, а он не услышал ее. Он и потом ничего не услышал, — ни того, как она вызывала остальных ребят, ни шепота за спиной, ни дребезжащего звонка, с которым просунулась в двери школьная сторожиха.
Он пришел в себя, когда в классе стало тихо и пусто. Он подождал еще немного, нашарил в парте кепку, надел ее и побрел к двери.
Они ждали его у крыльца — и Двухголовый, и все старшие мальчишки, и даже несколько девчонок. Они смотрели, как он медленно спускается по ступеням, и лица у них были тоже закаменевшие, и глаза были холодные и тусклые, словно подернутые ледком.
— Фриц, — сказал Двухголовый. — Гад. Фашист.
Он остановился. Он смотрел им в глаза и сознавал, что объяснять и оправдываться бесполезно. Они сейчас не здесь, перед школою, а далеко — в чадящем, замершем, голодном городе.
…Одиннадцать лет назад мать и отец выбирали ему имя; отец хотел назвать сына Львом, Левушкой, а мать настояла на имени Фриц — на красивом, как ей казалось, имени. Разве могла она подозревать, что спустя десять лет сын будет ненавидеть это имя, и начнет скрывать его, и сжиматься от страха при мысли, что оно станет известным…
Он смотрел на ребят и понимал их, всю их неразумную, слепую ненависть к этому имени, но и его самого душила такая же ненависть; он сжал кулаки и шагнул вперед, готовый драться один против всех, драться жестоко и яростно…
— Федор, — вдруг сказала учительница. — Послушай, Федя… — Она подошла, моргая от смущения, заглянула ему в лицо и поправила кепку на голове. — Второго урока у нас нынче не будет. И ты, Федя, и ты, Антипов, и все остальные ребята пойдут со мной на экскурсию в лес… Ну, что же вы? Быстренько!..
Они шли по яркой, сухо шуршащей дороге, — впереди реденькая толпа мальчишек и девчонок, за ними Федор, а позади всех учительница. Солнце еще пригревало, и чувствовалось, как теплые лучи опахивают лицо, когда выходишь из тени на свет. Синичьи стайки перелетали с дерева на дерево, и с каждой ветки, задетой птицами, текли вниз легкие листья.
Учительница двигалась осторожно, прижав ладони к животу и стараясь не поскользнуться, щеки ее горели; она следила за Федором, видела, как медленно сокращается расстояние между ним и остальными ребятами, — и ощущение стыда и собственной вины, самое жгучее да испытанных за всю жизнь, не покидало ее.
КОКУРКИ
— Бабушка Поля, возьми за кокурками!
Бабушка Поля вешает на локоть корзину, кладет в нее крупно посоленный хлеб, бутылку с водой, кузовок-набирушку, ножик с отломанным кончиком. И пока все это делает, отвечает мне, как маленькому ребенку, растягивая слова:
— Да куда же тебя брать, милый! Я на Филино болото иду, далё-око… Пятки намозолишь, коленки заскрипят, покуда доберешься-то!
— И пускай скрипят! Возьми…
— Я тебя угощу кокурками, как ворочусь. Пошто тебе идти?
— Сам хочу! Возьми…
— Прилипчивой мухе, знаешь, чего бывает?
— Возьми!
Бабушка Поля начинает сердиться. Если еще немножко поканючить, — выпроводит вон. Но я до того хочу отправиться на Филино болото, что решаюсь на последнее средство. «Ну и пускай», — обиженно говорю я бабушке и ухожу.
За изгородью у меня уже припрятана корзина, я украдкой вытаскиваю ее и огородами бегу к речке. Надо опередить бабушку Полю, проскочить раньше нее мост и домчаться до лесной опушки. А там — будь что будет…