— Здрассте-пожалуйста! Вы откуда взялись?
Высокий Костя смутился; да и остальные были растеряны..
— Мы… — сказал Костя. — Мы… вот… к приятелю… Вот к нему! — он показал на Саньку.
Старуха, моргая, уставилась на Саньку, словно бы не она пришла к Саньке в дом, а он пришел к этой старухе, и она тут главная, и может рассматривать его без стеснения.
— Что-то я первый раз такого приятеля вижу! И давно вы подружились?
— На морковкино заговенье! — нахально ответил Санька и хмыкнул.
Старуха опять уставилась на него.
— Тоже вежливый мальчик, — сказала она. — Современный ребенок. Спасибо. У вас недурное знакомство. Марш отсюда, нечего здесь околачиваться! В доме, вероятно, инфекционный больной, не хватало еще заразиться! Фридрих! Я к кому обращаюсь?!
— Сейчас, бабушка! — покорно и торопливо отозвался очкастик. — Мы уходим, уходим!..
Старуха деловито поковыляла на крыльцо, постучала в двери.
— Вежливый мальчик, — небрежно сказала она Саньке, — твои родители дома?
Санька не поспел ответить ей и осадить хорошенько. На стук выглянула мать из дверей, закричала: «Сказано — нету хлеба, нету! Ступайте прочь!..»
— Что — вы хозяйка? — спросила старуха, не обращая внимания на этот крик и теми же внимательными глазами уставясь на мать.
— Ну, я хозяйка! Ступайте, говорю!..
— Мне сообщили, — сказала старуха, — у вас болен ребенок. Я врач из детского дома.
— Господи, — опешив, проговорила мать. — Извините, гражданочка… Не признала… Тут, знаете, ходят всякие, хлеба спрашивают, вещи меняют… А у нас ничего нету… Голова кру́гом идет!..
Старуха с какой-то нетерпеливой гримасой слушала извинения. Старуха была высокомерна. Весь ее вид значил: «Я все уже поняла. Стоило мне взглянуть на вас, на вашего сына, как я все поняла. И не нуждаюсь в пояснениях».
— Может, не будем терять времени? — сказала старуха и первой пошла в избу. На пороге она обернулась: — А с тобой, Фридрих, я поговорю. Ты меня слышишь, Фридрих?
— Да, слышу, бабушка! — плаксиво отозвался очкастик.
Детдомовские ждали, отводя взгляды от Саньки. И Санька ждал — они были в его власти.
— Отдай деньги. Нам идти надо.
— Как зовут-то? — спросил Санька очкастика. — А? Как тебя зовут-то?
— Ну, отдай, слышишь!..
— Федором зовут? А может — Фрицем? — с наслаждением сказал Санька. — Ты Фриц, а? Фриц паршивый? Немец?..
— Сам ты немец! Фашист ты, понял?! — хрипло выговорил Олег. Этот приземистый парень, видать, не хотел бояться Саньки. Он лез вперед, на драку лез.
— Обзываться? — с еще большим наслаждением сказал Санька. — Да? Хлебца просить? И обзываться?!
— Отдай!
— А вота!.. — вскрикнул Санька и, не глядя, рванул поперек все деньги, все бумажки, что были в кулаке. Он не знал, что разорвет их, не думал рвать, это мгновенно пришло; он видел, как растерялись детдомовские, и сам растерялся. — Вота!.. — сказал он, показывая половинки бумажек. И вдруг, как будто поняв, что дело сделано и уже не поправишь, и что надо стоять на своем, и доказать, что так он и хотел, — Санька стал рвать деньги дальше, в мелкие клочья, приговаривая: — Вота! Вота! Вота!..
Детдомовские, все втроем — и хилый долговязый Костя, и набычившийся Олег, и даже очкастик, — двинулись на него. Он увидел, что будет драка, но только не такая, как ему представлялось. Детдомовские не забоялись его. Как будто все Санькины чувства — и превосходство, и злость, и презрение, и та лихость, и свобода отчаянности, бесстрашности, что уже были в нем, — все это вдруг передалось детдомовским, а Санька остался ни с чем.
Он отбежал, озираясь, схватил лежавший у поленницы топор и поднял его вперед обухом.
— Давай!.. — зашептал он, чувствуя, как все холодеет, умирает в нем, и от всего тела остается один дрожащий, до побеления сжатый кулак с занесенным топором. — Давай!.. Подходи!..
Они шли к нему. Впереди был Олег, со своей наклоненной лобастой головой, с отвращением и яростью на крупном худом лице. Олег видел занесенный топор, понимал, что Санька ударит, и все-таки надвигался, выговаривая свистящим шепотом:
— Нет, ты фашист!.. Ты фашист!..
— Так?.. — забормотал Санька вне себя, сквозь закушенную губу. — У меня батю… на фронте… А, гады!..
— Стой! — внезапно проговорил Костя. Он длинной рукой остановил Олега, взял за локоть.
— Пусти!! Я ему…
— Стой!
Костя шагнул вперед, вплотную к Саньке и стал перед ним.
— На, бей, — сказал он.
— Уйди!! — заорал Санька, отпихивая его свободной рукой. — Гады! Фашисты!.. Уйди!..