— А-а, Копенкин! — тотчас узнал приемщик. — Заходи, дорогой товарищ, давай! Без тебя план рушится.
— Приветствую, — солидно сказал Тимофей.
— Как, до тысячи еще далеко?
— Бери сколько есть. — Тимофей пододвинул ему корзинку, сдернул тряпицу. И пока приемщик считал и проверял шкурки, потирая их пальцами, разглядывая на просвет, прикидывая размер, Тимофей потихонечку озирался, с наслаждением вдыхая запах звериных шкур, сырой кожи, ружейного масла, прекрасный охотничий запах, от которого щекотало в носу и даже слюнки текли. «Погодите, — думал Тимофей, — будет у меня «тозовка», а после и дробовик заимею. Стану сюда заходить как хозяин, покупать стану чего захочу — и порох, и дробь, и городские картонные пыжи, и барклаи всякие… И ты, дорогой-товарищ, начнешь меня по имени-отчеству величать. Вот так-то!»
— Семь рублей ноль-ноль копеек! — подбил сумму приемщик, стреляя на счетах. — Солидно. И все ж таки далеко до Красной доски… Нажимай, товарищ Копенкин!
Тимофей взглянул на доску, на роскошные знамена ее и морщинистое золото, и его будто ударили вдруг: там, среда множества лиц на фотокарточках, он увидел пухлое, темное, самодовольное лицо Косого Егора! В прошлый раз этой фотокарточки не было, а может, Тимофей проглядел ее, не заметил. Но все равно, была она прежде или нет, не имеет она права висеть на Доске почета! Егор Косой не охотник, никакой не передовик — прохиндей он и жулик. Зачем его вывесили? Тимофей собрался уже ругаться, кричать на приемщика, но тут осенило его… Косой Егор не случайно попал на Доску. Он чужие шкурки сдавал. Чужие! Наверно, во всех деревнях, по которым шляется Егор, он забирает у пацанов шкурки, а потом выдает за свои… Недаром в телеге у него целый ящик этих слабительных леденцов с капустой! Скольких же дурачков он обманывает, а?
Тимофей лихорадочно соображал, говорить об этом приемщику или нет. Пожалуй, говорить бесполезно. Приемщику все едино, кто шкурки сдает. С Косым Егором даже удобней, он вроде агента… Нет, говорить нельзя. Но справедливость существует на свете, и Тимофей ее добьется. Надо к Жеребцову зайти, вот куда!
Тимофей выскочил из пункта и уж на ступенях опамятовался: деньги-то не спрятал, так и несет в кулаке… Эва до чего взвинтился! Тимофей зашел за угол, расстегнул куртку. В поле́ ее была прореха незаметная, Тимофей вывернул подкладку, там хранились все ценности его: воткнутые рыболовные крючки, жилка для поводков, зажигательное стекло и три рубля денег, зашпиленные булавкой. Тимофей подколол новые семь рублей, сунул подкладку на место. Так оно лучше, подальше положишь — поближе найдешь.
Старшина милиции Жеребцов тоже готовился к празднику. Но если для всех прочих людей праздник означал веселье, то для Жеребцова он означал самую тяжкую, самую неблагодарную работу. И старшина, разложив на лавочке перед избой всю форменную одежду и амуницию, готовился к празднику, будто к суровому походу. Он долго не замечал Тимофея — ощупывал старенький, потертый на обшлагах китель, проверял, крепко ли держатся крючки и пуговицы, нет ли чего лишнего в карманах. Потом сапоги взял и тоже тщательно обследовал. И портянки прощупал, прежде чем наворачивать.
— Здравствуй, дядь Тимоша! — окликнул его Тимофей.
— Здравствуй, тезка, — сказал Жеребцов.
Старшину все знали в округе, и он знал всех. Потому что присутствовал он на каждом празднике, на каждой свадьбе или проводах в армию. Да еще тверезым оставался.
Прежде всегда так бывало, что деревенского милиционера первым сажают за стол, наливают стаканчик. А когда напоят и спать положат, веселье продолжается безо всякого надзора. И милиционеру спокойней, и гуляющим людям тоже. Но старшина Жеребцов спиртного не употреблял, была у него какая-то залеченная язва; старшина садился за накрытый стол, не пил, не кушал, катал пальцами хлебные шарики и глядел на всех печальными, тверезыми глазами. Конечно же, если нарушался порядок, Жеребцову приходилось вмешиваться. В разные передряги он попадал из-за этого, ходил после праздников побитый. Но люди на него все-таки не обижались, а скорее сочувствовали трудной его судьбе и рисковой должности.
— Как там, — спросил старшина, — очередь у «Репки» стоит?