Больничная палата была сырая, тесная, со скошенным беленым потолком. Прежде в этом здании был монастырь; на окнах сохранились решетки с восьмиконечным крестом, а в красных углах еще темнела копоть от свечей и лампадок.
Две койки едва поместились в палате. На одной лежал Никита Кошкин с забинтованной головой. А рядышком его веселый сосед. У соседа толстая гипсовая нога была задрана на спинку кровати.
Прошла по коридору медицинская сестричка, заглянула в палату.
— Сестра, дай витаминчику! — попросил сосед.
— Ты сам витамин, — ответила сестра. — Вон щеки какие, прикуривать можно.
Сосед засмеялся и обернулся к Никите.
— Ах, девка, ах, семислойная… Я бы ей дал прикурить. Да ты живой?
— Живой, — тихо проговорил Никита.
— Болит?
— Ага.
— Ничего, — удовлетворенно сказал Витамин. — Зато теперь не забудешь про технику безопасности.. Навсегда ее затвердишь, милую!
— Я не оттого свалился, — невнятно сказал Никита. — Я технику безопасности выучил…
— А отчего же?
— У меня голова кружится.
— Врешь ты все.
— Кружится. От слабости.
— Жрешь по рабочей карточке первой категории, — с укоризной произнес Витамин. — А на голову сваливаешь.
Никита не отвечал.
— Не в голове дело, — сказал Витамин.
Он покопался в тумбочке, вынул оттуда что-то маленькое, тускло блеснувшее, и бросил на постель Кошкину. Никита приподнял забинтованную голову. Старинная медная монета с неровным ободком лежала на вытертом казенном одеяле.
— Согнуть пальцами сможешь?
Никита не шевельнулся и монету в руки не взял.
— Это демидовская еще, из мягкой меди, — сказал Витамин. — Батя свободно двумя пальцами гнет. И я скоро смогу. Немножко осталось.
Витамин взял вторую монету и, надув щеки с яблочным румянцем, принялся изо всех сил ее сгибать.
— Почти гнется… Уф-ф!.. Вот какие руки надо иметь. А у тебя не руки, у тебя ростки картофельные. Вы, городские, никудышные мужики. Много с вами не наработаешь.
Никита не стал отвечать, вздохнул и повернулся лицом к стене. Вошла медицинская сестричка, принесла градусники в граненом стакане.
— А чего на ужин, сестра Маша? — спросил Витамин.
— Чего всегда.
— Шроты? — сказал Витамин. — Пойду на фронт, убью Гитлера и соевую корову.
— Ничего, — улыбнулась сестра Маша. — Скоро новый урожай, скоро и хлеб и картошка будут.
— Уродился хлеб с оглоблю, а картошка — с колесо! — пропел Витамин, отчаянно фальшивя. — Сестренка Маша, поступай к нам в монтеры! У нас ребята гоголи, а девок нету, нам скучно!
Сестра Маша подошла к Никите, встряхнула градусник.
— А ты чего? Спишь?
— У него голова, — сообщил Витамин. — Слаб наш парень головой.
Сестра приподняла безвольную руку Никиты, сунула градусник под мышку. Постояла. И вдруг тихонечко погладила Никиту по заросшему затылку, по курчавым прядкам, торчащим из-под бинтов.
— Надо же, — сказала она. — Какие у тебя волосы красивые… Девчонке бы такие волосы! Давай меняться?
Сестра Маша была молоденькая. Наверное, ровесница Никите. И он смутился до слез, когда Маша погладила его по затылку. Покраснел, потянул на голову одеяло.
— Ты меня погладь, сестра Маша, — сказал Витамин. — Он еще глупый. Он не смыслит в редьке скуса.
В больничном коридоре сестра Маша сидела за столиком, записывала что-то в тетрадку и машинально ела пустую вареную картошку, горкой положенную на тарелку.
Маша не сразу приметила, что в двери один за другим тихонечко протискиваются ребятишки. Было их четверо, два мальца и две девчонки; старшая была лет семи, в обрезанных валенках с чужой ноги.
— Батюшки, — сказала Маша. — Вы чьи?
— Наша фамилия Кошкины, — рассудительно проговорила девочка в валенках. — Мы пришли навестить нашего брата Никиту. С ним несчастный случай.
— Да ведь нельзя сейчас! Поздно уже!
Девочка повернулась к своим сестренкам и братишкам:
— Ну вот! Видите? Говорила я вам! — и объяснила Маше огорченно: — Я их подгоняю, а они не могут быстрей идти! Копуши несчастные!
Трое малышей серьезно смотрели на Машу. Они провожали взглядом ложку, которую Маша подносила ко рту. Глаза их не могли оторваться от ложки.
Маша чуть не поперхнулась. Она схватила тарелку, подошла к детям, присела на корточки.
— Ну-ка, берите!.. — произнесла она шепотом.
— Нам не надо, — сказала старшая девочка. — Что вы. Нет, нет!
— Берите скорей!
Они жевали холодную склизкую картошку, а сестра Маша, сморщась от сострадания, глядела на них.