— Нет.
— А станешь носить?
— Откуда теперь колечки, — усмехнулась она. — Где теперь колечки…
— А я тебе сделаю, — сказал Никита. — Только оно будет не золотое. Ничего?
— А какое?
— Медное. У меня старинная монета, еще демидовская. Просверлю, обточу, и будет колечко.
Маша отколупывала смоляные слезы от бревна, смотрела вниз. Никита пояснил смущенно:
— Но ведь бывает же… бывает свадьба сначала медная, потом золотая.
— Бывает.
— Пускай и у нас так будет.
— А серебряную пропустил? — сказала Маша. — Эх ты!..
Они засмеялись. Витамин, завистливо поглядывавший на них снизу, закричал:
— Кончай перекур!!
И они поднялись с теплого бревна, застегнули страховочные цепи. Разошлись каждый в свою сторону.
Никита отворачивал болты на одном конце траверзы, Маша — на другом. Пустяковая это была работа. Скоро Никита освободил скобу, поддел ее, впечатавшуюся в дерево, отогнул. И ждал, когда то же самое сделает Маша.
А у нее траверза держалась только на одном, расслоившемся от ржавчины болте. И этот болт вдруг провернулся под ключом, головка его стала утопать в древесине. Казалось, болт, как живой, уходит в глубь бревна.
Траверза качнулась, накренилась. Древесная труха посыпалась Маше в лицо. Зажмурясь, Маша отодвинулась. И тут громадная траверза, выдирая щепу, с треском обрушилась вниз, ударив своим концом по Машиной страховочной цепи.
Цепь оборвалась, как бумажная.
Траверза еще падала, стукаясь об ноги мачты, а уже страшно, хрипло закричал внизу чей-то голос, и Витамин закричал, и остальные монтеры тоже.
Машу привезли в ту самую больницу, где прежде она работала и где познакомилась с Никитой. Только палата была другая и другой коридор.
На табуретке, возле цинкового бачка с водою, сгорбившись, сидел Никита. Кажется, он хотел попить воды, взял помятую кружку. Да так и забылся, держа мокрую кружку в ладонях, — вода переливалась через край, текла ему на сапоги.
Где-то в соседней палате настойчиво стучали костылем об пол: вызывали санитарку. Постучит костыль и смолкнет. Постучит и смолкнет.
Открылась в конце коридора дверь. Появилась докторша — старая, с трясущейся головой. Очки у нее были привязаны тесемочкой, с узелком на затылке. Докторша прошла в палату, и стук костыля прекратился. Потом докторша опять появилась в коридоре, поверх очков посмотрела на Никиту.
— Иди-ка ты домой.
— Я подожду, — произнес он без выражения.
Докторша поправила сползающую тесемочку на затылке, вздохнула.
— Да теперь уж нечего ждать.
Никита поднялся с табуретки. И покатилась из его рук кружка, выплескивая остатки воды.
— Что делать, — сказала докторша. — Был бы организм посильнее, может… А то слабенькая она была.
Никита сидел у себя в бараке перед буржуйкой. Она не топилась, была холодная, мертвая, а он сидел перед нею, как будто грелся.
— Почему тетя Маша не приходит? — спросила Никиту младшенькая сестренка.
— Она больше не придет, — сказал Никита.
— Почему? Она рассердилась?
— Просто она больше не придет.
Сестренка смотрела на него недоверчиво, немигающе.
— А кто же нам хлеб будет приносить?
— Какой хлеб?
— Который тетя Маша приносила.
— Когда тетя Маша приносила хлеб? — очень медленно спросил Никита.
— Да все время же. Как придет, так и принесет.
В комнату вошла старшая сестренка. Несла тазик с бельем и напевала; Она не была самой способной в семье, но петь любила постоянно — все время звучал в бараке ее стеклянный, кукольный голосок.
Теперь она певица. Не слишком известная и знаменитая, но все-таки певица; иногда ее можно услышать даже по радио.
Она несла тазик с бельем и напевала:
2
Пятнистый от грязи, дымящийся «козел» останавливается у двухэтажного здания почты. Никита Иванович приоткрывает дверцу, собираясь вылезти из машины, но шофер Витька останавливает его:
— Обожди. Я схожу.
— С чего это?
— А продемонстрирую, как надо с диспетчером разговаривать.
— Брось, Витька, — говорит Никита Иванович. — Не надо, зачем это…
— Сиди, сиди.
Витька неуклюже выбирается на дорогу, идет к почте, разъезжаясь по грязи долгоносыми, потерявшими цвет туфлями. Окна почты изнутри запотели, форточки откинуты, дрожит над ними воздух. Видать, поддали температуру почтовые работники. Не жалеют казенного топлива.