Тимофей спустился с крыльца, присел за сараем в лопухах. Заодно цигарку свернул, закурил, морщась и покашливая. Махорка, взятая из отцовых запасов, злая была, ядрена корень, слезы от нее наворачивались. А дым просто в горле застревал, хоть жуй его.
Тимофей сидел, поглядывая на блестевшее, как бы окаченное водой небо, поглядывал на огороды, на речку за огородами, на драный ленивый туман поверх речки. Земля холодна была, отдавала погребной сыростью. Безотчетно Тимофей почувствовал, что нынче погода сломается, к вечеру, пожалуй, дождь найдет. И надолго. Тимофей почувствовал это и сразу подумал, что надо проверить ловушки, переставить их на другие места. Из дождя надобно извлечь выгоду… Еще он подумал об отце: нехорошо, если под дождь попадет батя. Отцовская бригада косит осоку на Ручьях, и так целый день по колено в воде. А тут еще дождь.
— Накурился, идолище?! — закричала сестра Панька, едва Тимофей обратно зашел в избу. — Поспел уже? Эва, несет табачищем!
— Не ори, — сказал Тимофей. — Не на собрании.
— Погоди, отцу все выложу! Где это видано — в десять лет курить взялся?!
— Цыц, стиляга! — сказал Тимофей. — Ты вчера с кем в летней избе запиралась, а? С Колькой Бубновым?
— Еще чего! Тебе откуда известно?..
— А что вы там делали, а?
Лицо у сестры Паньки пошло красными мелкими пятнами, будто ее клопы накусали. Панька задохнулась даже:
— Что это… что это мы делали? Ах ты…
— Знаем, — сказал Тимофей небрежно.
— Да я… Да мы!.. Идол ты паршивый!.. Колька Бубнов с агрономшей запирался! Она гребенку там потеряла, так мы искать ходили!
— Ну-ну…
— Не видел, так не трепись. Бо́тало коровье!
— Бате рассказывай про гребенку. Он поверит.
— А то не поверит!
— Ну-ну.
— Чего ты видел-то? Чего видел-то, скажи?
— Ничего.
— А тогда молчи!
— Ремень батя возьмет, — сказал Тимофей. — Возьмет ремень — и не грусти.
— Попробуй только! — плачущим голосом закричала Панька. — Попробуй сказани бате! Хоть словечко!.. — Она от злости ногами затопала, а после выбежала в сени, завозилась там, громыхая ведрами, только чтоб не глядеть на Тимофея, на его прижмуренный в усмешечке глаз.
Тимофей отрезал себе зачерствевшего покупного хлеба, пожевал, запивая молоком. Пенки он аккуратно выплевывал — сроду не любил молочных пенок.
Потом собрал кротоловки в сарае, все взял, какие были, и пошел огородами к реке, к лесу, знакомой тропинкой, которую он сам и протоптал здесь.
Белка сидела на телеграфном столбе, на белой чашечке изолятора, а по столбу винтом поднимался поползень? Он заглядывал в каждую щелочку, шарил там востреньким клювом.
Белка кинулась на него — схватить — и промахнулась, пошла вниз головой по столбу, тормозя, растопыривая измазанные лапы. Сама тощая и гладкая, а пушистый хвост будто по ошибке приставлен. Прыгнула в траву, стала грызть молодой пупырчатый мухомор и все вытягивалась столбиком, вздрагивала, как пружинка, — видно было, до чего ей жутко в перепутанной высокой траве.
— Дура, — сказал Тимофей, — оголодала совсем.
Второй год на еловые шишки неурожай: то ли болезнь какая у деревьев, то ли гусеница жрет завязи. Пустой лес, голодный. Весной отощавшие белки страшно зорили птичьи гнезда, все яйца выпили; по второму и третьему разу гнездилась мелкая птица. А белки все одно несытые, дотерпеть не могут до настоящих грибов и орехов…
Тимофей ободрал пойманного крота; шкурку, вывернутую чулком, сунул в корзину, а голую тушку повесил на сучок.
— На, — сказал он. — Не подавись.
Белка выглядывала из-за ствола, вздрагивала, осыпая шуршащую кору. Все понимала, хоть и дурочка. Ждала, когда Тимофей уйдет.
Он обчистил кротоловку и оглянулся кругом, выбирая новое место. Теперь он хорошо разбирался в этой работе, не то что раньше. Теперь он будто видел под землей все кротовые норы и галереи, ветвящиеся в глубине, огибающие древесные корни и валуны; он понимал теперь, где нора постоянная, жилая, а где временная, проложенная наспех; он угадывал длинные охотничьи побежки, когда крот гоняется за земляными червями и выныривает наверх, оставляя рыхлые кучки-кротовины.
На сухом пригорке Тимофей увидел такую кротовину, давнишнюю, запекшуюся от солнца, и пошел к ней. Здесь верное место. После дождей грунтовая вода подымется, и земляные черви подымутся к самой поверхности, — вся тайная подземная жизнь как бы всплывет на высокие места. И крот побежит по старому своему ходу на этот пригорок…