- Любить за что-то нельзя, приятель, - задумчиво сказал Виктор. - За что-то можно только не любить. Любят потому, что любят - вот и все! А девки до сих пор хвостят, фактик налицо. И вместе с тем полное фуфло. Но ты зря в таком напряге дуешь вслед за мной по той же самой дороге: дорогу нужно выбрать совсем другую, Вениамин! Свою собственную, заметь! Ты похож на меня, за то и держим, и это страшно! Доходит?
- А кого ты так напряженно ждешь? - спросил Венька.
Крашенинников вздрогнул. И этот со своей проклятой интуицией и тонкостью!
- Ты чересчур догадлив. Это вредно для здоровья, - буркнул Виктор. - Развивать тебе дальше теорию моего обаяния или обойдешься?
Он ждал Таню. Но Таня придет не раньше завтрашнего вечера. До него еще нужно дожить. Здесь подойдет любое времяпровождение.
- А действительно, почему ты не поехал в Италию? - спросила, едва появившись, Таня.
И она вроде Анны!
- Только не заявляй мне, пожалуйста, что отпустить тебя "не хочет Родина твоя". Она как раз очень хочет тебя отпустить.
Виктор засмеялся.
- Подаешь надежды, Танюша! Эту песню раньше было неплохо исполнять хором у ворот посольств. Особенно привлекать она должна сексуальные меньшинства и вообще всех не спокойных в сексуальной области господ!
- Почему? - удивилась Таня.
- Ты невнимательна к деталям, Танюша! Там есть великие слова: "а душа ждет не дождется, чтобы ночь пришла!"
Таня улыбнулась.
- Ты все-таки неисправим!
- А в какую сторону ты хотела бы меня исправить?
- Ну, например, в сторону Италии. В данном конкретном случае. Разве тебя не привлекают красоты Рима, Милана, Венеции и творения древних мастеров?
- Не привлекают! - отрезал Крашенинников. - Ни на одно мгновение! Зачем мне, Танюша, чужая земля? Я хочу каждый день видеть тебя и говорить с тобой, а ты ведь не будешь приходить ко мне в Риме!
- Глупый, ну куда же я денусь? - усмехнулась Таня. - В Риме, конечно, не буду, а вот как только ты вернешься сюда...
- Нет! - закричал Виктор, не дав ей закончить фразу. - Я боюсь, Танька, что ты вдруг исчезнешь, снова пропадешь, что я тебя больше никогда не увижу и не могу, не хочу остаться без тебя даже на какое-то время! Хрен с ней, с Италией! Что я там не видал?
- Я думаю, что ничего, - резонно заметила Таня.
- Ну и плевать! Каждому свое! Перебьюсь как-нибудь! И вообще "давно пора понять настала, что слишком призраки люблю!"
- Снова любимая радиостанция? - осведомилась Таня.
- Она самая! - Виктор подошел к картине у стены. - А знаешь, Танюша, я ведь продал ту девушку в автомате-аквариуме... За бешеные "бабки". Тебе жаль?
Таня пожала плечами.
- Ну, почему? Все продается и все покупается. И тебе ведь нужны деньги, у тебя дети...
Виктор недобро посмотрел на нее.
- Мне ничего не нужно, заметь! Монеты нужны Анне, а я кормлюсь тут с помощью сердобольных потаскушек - они всегда очень добры, Танюша! - да варю себе белобрысые сосиски! Жить с Анной - сомнительное наслаждение, осточертело собачиться, но винить мне, кроме себя, некого, так что вопрос исчерпан. Не больно удачная, а все-таки жена. Она постоянно стандартно обвиняет меня в том, что я испортил ей жизнь, что она только сидит, как пуговица, дома с детьми, ни в кино, ни в театр, и голова немытая! Я посоветовал ей голову вымыть - так что было!
Таня засмеялась.
- Но иногда, Танюша, она выдает прямо языковые перлы, такие лексические находки, которых я от нее никогда не ждал! Полный атас! Когда до нее впервые дошло, что я трахаюсь с кем попало направо и налево, она выдала феноменальную, способную потрясти любое воображение фразу! Анна орала, что я обольстительный урод: челюсть, как ковш экскаватора, глаза жидкие, из яичницы! Правда что ль? - И Виктор машинально провел рукой по своему подбородку. - За бородой не слишком заметно ковша! А глаза? Ну, ей виднее! Собака лает - караван идет... Давно бы сделал ноги, да куда и зачем? Недавно читал прекрасного поэта и, видать, очень умного человека, нашел у него верлибр про меня и Анну. Представляешь, всего три слова, но какие: "Осознал. Содрогнулся. Привык". И ничего больше!
- А зачем ты, Виктор, написал за нее несколько работ, с которыми она вступила в Союз художников? И даже не содрогнулся? Слишком привык? - холодно спросила Таня.
Крашенинников покраснел и опустил голову, побалтывая в стакане водку.
- Убудет меня, что ли? - пробормотал он. - А ты тоже, оказывается, умеешь быть жестокой, Танечка! Ну, все правильно! Все та же страшная сила инерции, как тогда с Оксаной... Она затягивает меня, Таня, тащит за собой, волочит, словно щепку в водовороте... И я давно не сопротивляюсь. Не все ли равно? Пусть останется Анна на шее. Знаешь, - он оживился, - я расскажу тебе кое-что очень интересное, о чем мало кому известно! Но это святая правда, поверь! Один художник, так, не больно даровитый, но весьма шаловливый - он давно уже в Штатах, о нем Довлатов в книге упоминал - вступил в Союз художников с рисунками Гитлера!
- Как это? - растерялась Таня.
- А очень просто! Где-то нашел копии - он пронырлив, как ящерица! - и представил, переписав, как свои работы. Самое оно! Прошел на ура! Я видел: очень неплохие пейзажи. Гитлер все больше природу изображал. Вообще, видать, способный и образованный был юноша: рисовал, на скрипке играл... Тоже, я слышал, талантливо. Родители прочили ему карьеру музыканта. Так что талант ничего еще не оправдывает, Танюша, заметь...
- Писал, философ, а не рисовал, - лукаво поправила Таня. - Кто меня обучал тонкостям русского языка?
Виктор ухмыльнулся.
- Теперь нам, Танюша, не до тонкостей. А живопись давно уже пустое дело. Гибельное. И скульптура заодно. Потому что мы когда-то напрочь похерили религию. Но без Бога плоть греховна - и атас! Только кисть верующего человека может сотворить нравственное полотно, только духовность создаст прекрасную, а не сексуальную наготу. Чтобы любоваться и восхищаться, но не желать. У Иванова обнаженные лишены всякой заманчивости, эротики и похоти. Кощунственно даже представить такое - секс у Иванова... Люди крестились в реке, увидели Христа... Все очень просто! Блаженная чистота... Тела и души. И дело вовсе не в сюжете картины! Заявив, что Бога нет и на долгое время с ним распрощавшись, мы начали бессознательно малевать грешное тело, всячески подчеркивать его формы и выпячивать его обольстительность... Реалисты... Навострились изображать соблазнительную плоть - и ничего больше!.. А она шибко привлекательна!.. Сплошная плоть в одежде и без оной. Улет! Ты вспомни и сравни работы разных мастеров! Мы безбожники, Танюша, это страшно... Любой из нас... Значит, я занимаюсь уничтожением своей души... Ежедневно. Такой вот замечательный вывод... Актеры, правда, по слухам, живут и вовсе без нее...
- Но ты любишь живопись, Витя, - неуверенно сказала Таня.
- Любишь... - пробурчал Крашенинников. - Заладила... Не будем говорить с тобой о любви... Потому что я любил только тебя...И когда я... - он запнулся. - Когда ты... Когда ты ушла, Танюша, я остался совершенно пустой. Кисть в руках - это не шибко много... Мне не с чем было жить, понимаешь? Я и так не больно глубокий... Пустышка... Погремушка детская... Вечный мальчик, как называла меня Оксана. "А был ли мальчик-то? Может, его и не было?" Почему-то мысль о самоубийстве меня ни разу не посетила. А явись она хоть на минуту, я думаю, мы не расстались бы с ней ни за что. Явилась Оксана... Девушка с сиреневыми глазами. А потом дочка...
- Зачем ты назвал ее Таней? - спросила Таня, отодвигаясь в сторону.
- Видимо, я просто не знаю на Земле никакого другого женского имени - только одно твое, - пробормотал Виктор. - Хочешь, я вас познакомлю?
- Не надо, - сказала Таня и отодвинулась еще дальше. - Она испугается.
- Чего тут пугаться? - удивился Крашенинников. - А впрочем, ты, наверное, права. Ты приходишь ко мне, как приходит дождь, и деваться некуда. И это называется счастьем... Я не успел спросить тебя: ты любишь дождь? А какое время года больше всего? Я с тех пор люблю одну дождливую мокрую желтую осень - смутное время, когда все хочется бросить и уехать... Люблю и ненавижу... - Он осекся и замолчал. - У тебя был такой застывший, страшный профиль, словно из слоновой кости, а глаза смотрели в небо, которое непрерывно сыпало и сыпало холодным дождем... И я лежал возле тебя, уткнувшись в твое плечо, и все ждал, все надеялся, как безумный, что ты вот-вот встанешь и засмеешься... А рыжие точки превратятся в тире...