Точно так же, как две главные железнодорожные станции города невольно признавали географический раскол Европы — одна обращена оптимистически, выгодно на запад, другая небрежно уступает восточному призванию Вены, — так и сами улицы австрийской столицы свидетельствовали о пропасти молчания, отделяющей спокойное настоящее Европы от ее дискомфортного прошлого. Внушительные, уверенные в себе здания, выстроившиеся вдоль большой Рингштрассе, напоминали о бывшем императорском призвании Вены — хотя само Кольцо казалось каким-то слишком большим и грандиозным, чтобы служить обычной артерией для пассажиров средней европейской столицы, — и город по праву гордился своими общественными зданиями и гражданскими пространствами. В самом деле, Вена очень любила вспоминать о былой славе. Но относительно более недавнего прошлого она была решительно сдержана.
А наиболее молчаливым город был о евреях, некогда населявших немало его центральных домов и сделавших большой вклад в живопись, музыку, театр, литературу, журналистику и идеи, которые воплощала Вена на пике своей славы. И жестокость, с которой венских евреев изгоняли из их домов, вывозили на восток от города и выжигали из его памяти, была ответом на вопрос, почему в нынешней Вене царила виноватая тишина. Послевоенная Вена, как и послевоенная Западная Европа, была величественным сооружением, возведенным на неописанном прошлом. Большая часть тех событий произошла на землях, подконтрольных Советскому Союзу. Именно поэтому о них так быстро забыли (на Западе) или заставили замолчать (на Востоке). После возвращения Восточной Европы прошлое было не менее недосказанным, но теперь о нем непременно надо было говорить. После 1989 года ничто — ни будущее, ни настоящее, ни тем более прошлое — не могло быть таким, как прежде.
Следовательно, решение написать историю послевоенной Европы пришло в декабре 1989 года, однако я не брался за его воплощение на протяжении многих лет. Вмешались обстоятельства. Оглядываясь назад, могу сказать, что это было к лучшему: многие вещи, которые сегодня стали немного понятнее, тогда еще были окутаны туманом. Открылись архивы. На место неизбежного беспорядка, которое сопровождает любые революционные изменения, пришла упорядоченность, и теперь можно было различить хотя бы некоторые из далекоидущих последствий переворота 1989 года. Отголоски землетрясения 1989 года еще долго давали о себе знать. Когда я в следующий раз был в Вене, город пытался обустроить десятки тысяч беженцев из соседних Хорватии и Боснии.
Три года назад Австрия оставила свою старательно выпестованную послевоенную автономию и вошла в Европейский Союз, чье появление как игрока на европейской арене стала прямым следствием восточноевропейских революций. Приехав в Вену в октябре 1999 года, я увидел, что Вестбанхоф весь обклеен плакатами в поддержку Партии свободы Йорга Хайдера. Несмотря на свое нескрываемое восхищение «славными воинами» армии нацистов, которые «выполняли свой долг» на восточном фронте, он получил на прошлогодних выборах 27% голосов, сыграв на чувстве тревоги своих соотечественников и непонимании ими тех изменений, которые претерпел их мир за последнее десятилетие. После почти полувека покоя Вена, как и остальная Европа, вновь вошла в историю.
Эта книга рассказывает историю Европы со времен Второй мировой войны, и поэтому она начинается в 1945 году. «Stunde nul», как этот год называется в Германии, или «час ноль». Но, как и все остальное в двадцатом веке, его история омрачена тридцатилетней войной, начавшейся в 1914 году, когда европейский континент начал свое сползание к катастрофе. Первая мировая война стала ужасной бойней для всех ее участников — в боях погибла половина мужского населения Сербии от 18 до 55 лет, — однако, закончилась ничем. Вопреки распространенному в то время мнению, Германия не потерпела поражения ни в войне, ни в результате послевоенного урегулирования: иначе ее восхождение к почти тотальному доминированию в Европе после каких-то 25 лет было бы сложно объяснить. На самом деле цена победы союзников была большей, чем цена поражения Германии, которая так и не выплатила долги Первой мировой войны, а значит, по ее окончании стала сравнительно сильнее, чем в 1913 году. «Немецкая проблема», возникшая в Европе со взлетом Пруссии за одно поколение до того, осталась нерешенной.