Насилие порождает цинизм. Как оккупационные силы, нацисты и Советы ускорили войну всех против всех. Они отбивали охоту не только к верности умершему авторитету предыдущего режима или государства, но и к любому чувству вежливости или связи между людьми, и в целом они были успешными. Если правящая власть вела себя жестоко и беззаконно по отношению к вашему соседу — потому что он был евреем, или представителем образованной элиты, или этнического меньшинства, или попал в немилость режима, или вообще без всякой видимой причины, — то почему вы сами должны проявлять к нему больше уважения? В самом деле, часто было благоразумно пойти еще дальше и выслужиться перед властями, втянув в неприятности своего соседа.
Во всей оккупированной немцами (и даже неоккупированной) Европе до самого конца число анонимных сообщений, личных обвинений и откровенных слухов было поразительно велико. В период с 1940 по 1944 год в Венгрии, Норвегии, Нидерландах и Франции поступило огромное количество доносов в СС, гестапо и местную полицию. Многие были даже не ради награды или материальной выгоды. При советской власти — особенно в оккупированной Советами восточной Польше в 1939-1941 годах — якобинское поощрение осведомителей и (французская) революционная привычка подвергать сомнению лояльность других процветали безудержно.
Короче говоря, у всех были веские основания бояться друг друга. Люди с подозрением относились к мотивам других людей и быстро осуждали их за какие-то предполагаемые отклонения или незаконные выгоды. Не было никакой защиты сверху: действительно, власть имущие часто были самыми беззаконными из всех. Для большинства европейцев в 1939-45 годах прав — гражданских, юридических, политических — уже не существовало. Государство перестало быть хранилищем закона и справедливости; напротив, при гитлеровском Новом порядке правительство само стало главным хищником. Отношение нацистов к жизни справедливо печально известно, но их отношение к собственности, возможно, на самом деле было их самым важным практическим наследием для формирования послевоенного мира.
В условиях немецкой оккупации право собственности было в лучшем случае условным. Европейские евреи были просто лишены денег, товаров, домов, магазинов и предприятий. Их имущество было поделено между нацистами, коллаборационистами и их друзьями, а оставшаяся часть была отдана на разграбление местной общине. Но секвестр и конфискация выходили далеко за рамки евреев. Было доказано, что «право» обладания является хрупким, часто бессмысленным, покоящимся исключительно на доброй воле, интересах или прихоти тех, кто находится у власти.
В этой радикальной серии принудительных сделок с недвижимостью были как победители, так и проигравшие. Когда евреи и другие этнические жертвы исчезли, их магазины и квартиры могли быть заняты местными жителями; их инструменты, мебель и одежда были конфискованы или украдены новыми владельцами. Дальше всего этот процесс зашел в «зоне смерти» от Одессы до Прибалтики, но он происходил повсюду — вернувшиеся в 1945 году в Париж или Прагу выжившие в концлагерях часто находили свои дома занятыми «скваттерами» военного времени, которые гневно заявляли о своих правах и отказывались уезжать. Таким образом, сотни тысяч простых венгров, поляков, чехов, голландцев, французов и других стали соучастниками нацистского геноцида, хотя бы в качестве его бенефициаров.
В каждой оккупированной стране заводы, транспортные средства, земля, машины и готовая продукция экспроприировались без компенсации в пользу новых правителей, что равносильно фактической национализации. Особенно в Центральной и Восточной Европе нацисты захватили значительные частные владения и ряд финансовых учреждений для своей военной экономики. Это не всегда был радикальный разрыв с прецедентом. Катастрофический поворот к автаркии в регионе после 1931 года повлек за собой высокий уровень государственного вмешательства и манипуляций, а в Польше, Венгрии и Румынии государственный бизнес-сектор значительно расширился в первые довоенные и ранние военные годы в качестве превентивной защиты от немецкого экономического проникновения. Государственное направление экономики в Восточной Европе началось не в 1945 году.