Точное количество лиц, погибших в оккупированной Советским Союзом Восточной Европе и Югославии на протяжении первых месяцев «самовольных» чисток и убийств, не известно. Но хаотическое сведение счетов нигде не длилось долго. Позволять вооруженным бандам рыскать и задерживать, пытать и убивать кого вздумается противоречило интересам еще не окрепших новых администраций, далеко не всеми признанных и часто откровенно временных. Первоочередной задачей новой власти было вернуть монополию на применение силы, легитимность и институты судопроизводства. Если кого-то надо было арестовать и судить за преступления, совершенные во время оккупации, это было задачей соответствующих органов. Если нужно было кого-то судить, это должно происходить в соответствии с буквой закона. А если речь шла о кровопролитии, это должно принадлежать к исключительным полномочиям государства. Такие правила были установлены, как только новая власть почувствовала себя достаточно сильной, чтобы разоружить бывших партизан, заставить жителей слушаться новых правоохранительных органов и умерить требования народа о суровых карательных мерах и коллективных наказаниях.
Разоружение участников движения Сопротивления, по крайней мере в Западной и Центральной Европе, происходило на удивление бесконфликтно. Власть закрыла глаза на убийства и другие преступления, совершенные в бесконтрольные месяцы освобождения. Временное правительство Бельгии объявило амнистию на все правонарушения, совершенные во имя движения Сопротивления в течение сорока одного дня после официальной даты освобождения страны. Везде господствовало молчаливое понимание того, что только восстановленные органы власти должны взять на себя ответственность за наказание виновных.
Здесь начинались трудности. Что означало быть «коллаборационистом»? С кем они сотрудничали и с какой целью? Если не считать непосредственных случаев убийств или краж, в чем заключалась вина «коллаборационистов»? Кто-то должен заплатить за народные страдания, но как определить страдания и кого назначить ответственным? В разных странах эти дилеммы имели свои нюансы, но общая проблема была общей для всех: то, что произошло в Европе в предыдущие шесть лет, не имело прецедентов.
Прежде всего, любой закон о взаимодействии коллаборационистов с немцами должен был иметь обратное действие: до 1939 года преступления «сотрудничества с оккупантом» не существовало. Во время предыдущих войн оккупационные армии искали сотрудничества и получали содействие и помощь местного населения, однако за некоторыми очень специфическими исключениями — например, в случае фламандских националистов в оккупированной немцами Бельгии в 1914-1918 годах — это считалось не подталкиванием к преступлению, а просто одним из проявлений вреда, который нанесла война.
Как мы уже отмечали, коллаборационизм как преступление подпадал под действующий закон лишь в одном случае — когда равнялся государственной измене. Красноречивый пример — Франция, где многих коллаборационистов, независимо от того, что именно они делали, судили и признали виновными по статье 75 Уголовного кодекса 1939 года, то есть в «шпионаже в пользу врага». Но люди, которые представали перед судом, часто работали не на нацистов, а скорее на режим Виши, возглавляемый и управляемый самими французами, который, по сути, был законным преемником довоенного французского правительства. В этом случае, как и в Словакии, Хорватии, протекторате Богемии, Социальной республике Муссолини в Сало, Румынии маршала Иона Антонеску и Венгрии во время войны, коллаборационисты могли и действительно заявляли в свою защиту, что они когда-либо работали только на или с властями своего собственного государства.
В случае высокопоставленных полицейских чинов или членов правительства, без сомнения, ответственных за обслуживание интересов нацистов в рядах марионеточных режимов, которым они служили, такое оправдание было, по меньшей мере неискренним. Но если дело касалось низших по рангу служащих, уже не говоря о тысячах тех, кто работал непосредственно на эти режимы или в составе организаций и предприятий, которые что-то для них делали, разобраться было действительно нелегко. И было ли, например, правильно судить кого-то за членство после мая 1940 года в политической партии, которая официально входила в состав довоенного парламента, однако затем сотрудничала с немцами во время оккупации?