Маленькие страны, появившиеся в 1918 году после распада старых территориальных империй, были бедны, нестабильны и уязвимы. А еще — презирали своих соседей. В межвоенный период в Европе было полно государств-«ревизионистов»: Россия, Германия, Австрия, Венгрия и Болгария — все они потерпели поражение в Великой войне и ждали возможности получить территориальные компенсации. После 1918 года не произошло ни восстановления международной стабильности, ни установление баланса сил между государствами: был только перерыв из-за истощения. Военное насилие не прекратилось. Вместо этого оно превратилось в составляющую внутренней политики — националистический дискурс, расистские предубеждения, классовое противостояние и гражданскую войну. Европа в 1920-х и особенно в 1930-х годах вошла в сумеречную зону между жизнью после одной войны и грозным предчувствием другой.
Внутренние конфликты и межгосударственные противостояния в межвоенные годы усугублялись — и в определенной степени были спровоцированы — сопутствующим упадком европейской экономики. На самом деле тогдашняя экономическая ситуация в Европе претерпела тройной удар. Первая мировая война исказила рынок труда в государствах, разрушила торговлю, уничтожила целые регионы, а также привела к банкротству государств. Многие страны, прежде всего в Центральной Европе, так и не преодолели ее последствий. Тех, кому это удалось, потом снова потянуло вниз во время Великой депрессии 1930-х годов. Дефляция, банкротства предприятий и отчаянные попытки защититься от внешней конкуренции увеличенными тарифами, привели не только к невиданным до сих пор уровням безработицы и потерянных производственных ресурсов, но и к коллапсу международной торговли (в течение 1929-1936 лет торговля между Францией и Германией упала на 83%), а также мучительной международной конкуренции и склокам. После этого началась Вторая мировая война. О ее беспрецедентном влиянии на мирное население и национальные экономики государств идет речь в главе 1 этой книги.
Все эти удары вместе должны были уничтожить цивилизацию. Масштаб катастрофы, которую навлекла на себя Европа, был совершенно очевидным даже для его современников. Некоторые, как из лево-, так и из праворадикального лагеря, считали самоубийство буржуазной Европы возможностью побороться за что-то лучше. Тридцатые годы были, как сказал англо-американский поэт Оден, «низменным, нечестным десятилетием», но одновременно и временем долга и политической веры, кульминацией которого стали иллюзии и потерянные жизни гражданской войны в Испании. Тот период стал лебединой песней радикальных взглядов XIX века, вложенных теперь в насильственные идеологические практики еще более мрачных времен: «Какое невероятное влечение нового человеческого порядка чувствовалось в межвоенную эпоху, и как же обидно было оно упущено» (Артур Кестлер).
Поэтому в свете событий, предшествовавших неожиданному выздоровлению Европы после 1945 года, соблазн изобразить историю этого выздоровления в самоуспокаивающих, даже лирических тонах вполне понятен. Именно в таком ключе и написано большинство историй послевоенной Европы, а особенно напечатанные до 1989 года. Размышления европейских государственных деятелей о своих достижениях в эти десятилетия имели ту же тональность. Сам факт того, что после катаклизмов тотальной войны отдельным государствам континентальной Европы удалось выжить и возродиться; что государства не имели претензий друг к другу и постепенно распространялись институциализированные формы внутриевропейского сотрудничества; что после тридцатилетнего экономического упадка происходил устойчивый рост и «нормализация» богатства, оптимизма и мира — все это не могло не вызвать несколько преувеличенной реакции. Восстановление Европы было «чудом». «Постнациональная» Европа усвоила горький урок недавней истории. Из пепла насильственного, самоубийственного прошлого, словно Феникс, восстал миролюбивый идиллический континент.
Как и большинство мифов, такой достойный образ Европы во второй половине ХХ века не лишен толики правды. Однако многого он не учитывает. Восточной Европе — от австрийской границы до Уральских гор, от Таллинна до Тираны — он не подходит. Ее послевоенные десятилетия были действительно бескровными сравнению с тем, что им предшествовало, но только благодаря незваному присутствию Красной армии: это был мир тюремного двора под прицелом танковой пушки. А если страны-члены Советского блока и вступали в международное сотрудничество, которое отдаленно напоминало аналогичную динамику на Западе, это было только потому, что Москва силой навязывала «братские» институты и взаимосвязи между ними.