Во-вторых, в течение последующих десятилетий ХХ века произошел упадок «больших нарративов» европейской истории — великих исторических теорий XIX века с присущими им моделями прогресса и изменения, революции и трансформации, которые питали политические проекты и общественные движения, и разорвали Европу на части в первой половине следующего века. Эту историю можно постичь только с панъевропейской перспективы: угасание политического запала на Западе (за исключением маргинализированного интеллектуального меньшинства) сопровождалось — по совсем другим причинам — потерей политической веры и дискредитацией официального марксизма на Востоке. В какой-то недолгий момент в 1980-х действительно начало казаться, что правые интеллектуалы могут возродить еще один проект XIX века демонтажа «общества» и отказаться от государственной политики ради рынка без ограничений и минималистичного государства; но этот порыв прошел. После 1989 года в Европе не было всеобъемлющего идеологического проекта с правого или левого крыла политического спектра — за исключением обещания свободы, которая для большинства европейцев уже стала реальностью.
В-третьих, запоздало и в значительной мере случайно на смену прежним амбициозным европейским идеологиям прошлого пришла скромная «европейская модель». Рожденная из эклектического сочетания социал-демократического и христианско-демократического законодательства и крабообразного институционального расширения Европейского сообщества и его преемника Союза, она была специфически «европейским» способом регулирования социального взаимодействия и межгосударственных отношений. Европейский подход распространялся на все — от ухода за детьми до международного права — и означал нечто большее, чем обычные бюрократические практики Европейского Союза и его членов. В начале XXI века он стал путеводной звездой и примером для желающих присоединиться к нему, а также глобальным вызовом для Соединенных Штатов и конкурентной привлекательности «американского образа жизни».
Это совершенно неожиданное превращение Европы из географического понятия (к тому же весьма проблематичного) в ролевую модель и магнит, одинаково привлекательный и для людей, и для стран, происходило медленно и постепенно. Европа не была «обреченной на величие». Ее появление в таком качестве точно никто не мог предусмотреть ни в обстоятельствах 1945 году, ни даже в 1975-го. Эта новая Европа точно не была заранее продуманным совместным проектом: никто не собирался ее создавать. Но когда после 1992 года выяснилось, что Европа таки заняла это новое место в международном порядке, ее отношения, в частности с США, предстали в новом ракурсе — как для европейцев, так и американцев.
Четвертая тема, вплетенная в историю послевоенной Европы, — ее сложные и нередко ошибочно оцененые отношения с Соединенными Штатами Америки. Жители Западной Европы хотели привлечь США в европейскую политику после 1945 года, однако в то же время возмущались этим привлечением и тем упадком, который наступил для Европы. Более того, несмотря на присутствие США в Европе, особенно после 1949 года, обе стороны «Запада» оставались очень отличными друг от друга. В Западной Европе отношение к «холодной войне» существенно отличалось от той панической реакции, которую она вызвала в Штатах. Так что, как мы впоследствии убедимся, дальнейшую «американизацию» Европы в 1950-1960-х годах часто преувеличивают.
Конечно, восточные европейцы смотрели на Америку и ее особенности совсем иначе. Однако и в этом случае было бы ошибкой переоценивать влияние примера Соединенных Штатов на Восточную Европу до и после 1989 года. Критические голоса диссидентов с обеих сторон Европы — например, Раймона Арона во Франции или Вацлава Гавела в Чехословакии — осмотрительно подчеркивали, что не считают Америку моделью или примером для их обществ. И хотя молодое поколение восточных европейцев после 1989 года стремилось некоторое время либерализовать свои страны на американский лад, с ограниченными государственными услугами, низкими налогами и свободным рынком, мода не принялась. «Американское время» Европы остался в прошлом. Будущее «маленьких Америк» Восточной Европы принадлежало непосредственно Европе.