Единственная уступка, на которую французские власти в те годы смогла пойти, учитывая изменений настроений за рубежом, произошла в декабре 1964 года, когда Национальная ассамблея с опозданием ввела категорию «преступления против человечности» (впервые определены в Лондонских соглашениях 8 августа 1945 года) во французское законодательство и объявила их не имеющими срока давности. Но это никак не было связано с Виши. Это было реакцией на процесс Освенцима, проходивший тогда во Франкфурте, и имело целью способствовать дальнейшему преследованию на французской территории лиц (немцев или французов) за их прямое участие в нацистских планах уничтожения. То, насколько официальная власть была далека от того, чтобы снова поднять вопрос французской коллективной ответственности, стало очевидно в 1969 году, когда правительство запретило показ фильма «Скорбь и жалость» Марселя Офюльса на французском телевидении.
Документальный фильм Офюльса об оккупации в городе Клермон-Ферран в Центральной Франции основывался на интервью с французами, британцами и немцами. В нем почти ничего не было о Холокосте и очень мало о Виши: он был посвящен распространенной продажности и ежедневной коллаборации военных лет. Офюльс заглядывал за кулисы корыстной послевоенной истории Сопротивления. Но даже это было слишком для властей последних лет правления де Голля. И не только для власти. Когда фильм, наконец, через два года показали — и не на национальном телевидении, а в маленьком кинотеатре в парижском Латинском квартале, — одна женщина среднего возраста, выйдя из кинотеатра, сказала: «Позорно, но чего еще ждать? Офюльс же еврей, не так ли?».
Стоит обратить внимание, что только во Франции прорыв к более честному погружению в военную историю произошел благодаря работе историков-иностранцев, двое из которых — Эбергард Экель из Германии и Роберт Пакстон из США, авторы выдающихся работ, вышедших в конце 1960-х — середине 1970-х — были первыми, кто использовал германские источники, чтобы продемонстрировать, какой процент преступлений Виши было совершено по инициативе Франции. Это была не та тема, к которой мог бы обратиться любой местный историк: через тридцать лет после освобождения Франции национальные чувства все еще были очень уязвимы. Аж в 1976 году, узнав о деталях выставки в честь французских жертв Освенцима Министерство по вопросам ветеранов выдвинуло требование относительно некоторых изменений: именам в списке «недоставало надлежащего французского звучания».
Как это часто бывало во Франции в те годы, такие настроения вызвала скорее ущемленная гордость, чем неприкрытый расизм. Еще в 1939 году Франция была крупной международной державой. Но за короткие тридцать лет она потерпела сокрушительное военное поражение, унизительную оккупацию, кроваво и позорно потеряла две свои колонии и (в 1958 году) пережила смену режима, который состоялся почти как переворот. Великая нация пережила с 1914 года так много потерь и унижений, что в ней глубоко запечатлелась компенсаторная склонность выпячивать национальную гордость при каждом удобном случае. Бесславные (как минимум) эпизоды лучше было отправить в дыру памяти. В конце концов, французы спешили оставить в прошлом не только Виши — никто не хотел говорить об «грязных войнах» в Индокитае и Алжире, а еще меньше — о пытках, которые там применяла армия.
В этом аспекте уход де Голля от власти мало что изменил, несмотря на то, что младшее поколение французов и француженок проявляли незначительный интерес к национальной славе и не вкладывало личных средств в мифы, окружающие недавнюю историю Франции. В последующие годы французы, безусловно, стали более осведомлены в вопросе Холокоста и более чувствительны к страданиям евреев в целом — отчасти из-за возмущения, которое всколыхнула печально знаменитая пресс-конференция де Голля 27 ноября 1967 года после победы Израиля в Шестидневной войне, когда французский президент отозвался о евреях как о «самоуверенном и властном народе». А документальный фильм «Шоа», снятый французским режиссером Клодом Ланцманном в 1985 году, произвел ошеломляющее впечатление на французских зрителей, несмотря на то (или благодаря тому), что в нем речь шла почти исключительно об истреблении евреев на Востоке.