Желание сгладить прошлое и осудить его одним махом — воспринимая все, от Ленина до Горбачева, как рассказ о диктатуре и преступлениях, целостное повествование о режимах и репрессиях, навязанных посторонними или совершенных от имени народа невыбраная власть, — несло в себе другие риски. Во-первых, это была плохая история, исключающая из памяти подлинный энтузиазм и стремления предыдущих десятилетий. Во-вторых, новая доктрина оказывала влияние и на современную политику. Если чехи — или хорваты, или венгры, или кто — либо еще — не играли активной роли в темной стороне своего недавнего прошлого; если история Восточной Европы с 1939 года — или, в случае России, с 1917 по 1991 год — была исключительно работой других, тогда вся эпоха стала своего рода скобкой в национальной истории. Это сопоставимо с местом, отведенным Виши в послевоенном французском сознании, но охватывающим значительно более длительный период и еще более мрачный архив плохих воспоминаний. И последствия были бы аналогичными: в 1992 году власти Чехословакии запретили показ на кинофестивале в Карловых Варах документального фильма BBC об убийстве в Праге Рейнхарда Гейдриха[570], потому что он содержал «неприемлемые» кадры, на которых чехи выражали поддержку военном нацистскому режиму.
С этим посткоммунистическим переустройством памяти в Восточной Европе табу на сравнение коммунизма с нацизмом начало рушиться. Действительно, политики и ученые начали настаивать на таких сравнениях. На Западе это сопоставление оставалось спорным. Прямое сравнение между Гитлером и Сталиным не было проблемой: мало кто сейчас оспаривал чудовищные качества обоих диктаторов. Но предположение о том, что сам коммунизм — до и после Сталина — следует отнести к той же категории, что и фашизм или нацизм, имело неприятные последствия для собственного прошлого Запада, и не только в Германии. Для многих западноевропейских интеллектуалов коммунизм был неудачным вариантом общего прогрессивного наследия. Но для их коллег из Центральной и Восточной Европы он был очень успешным местным воплощением преступных патологий авторитаризма ХХ века, и они считали, что таким его и надо запомнить. Европа могла быть объединена, но европейская память оставалась глубоко асимметричной.
Западное решение проблемы тревожных воспоминаний Европы заключалось в том, чтобы буквально высечь их в камне. К началу XXI века плиты, мемориальные доски и музеи, посвященные жертвам нацизма, появились по всей Западной Европе, от Стокгольма до Брюсселя. В некоторых случаях, как мы видели, они были измененными или «исправленными» версиями тех мест, которые существовали раньше; но было и много новых. Некоторые стремились к откровенно педагогической функции: Мемориал Холокоста, открывшийся в Париже в январе 2005 года, объединил два существующих объекта: «Мемориал неизвестному еврейскому мученику» и «Центр современной еврейской документации». В комплекте с каменной стеной, на которой выгравированы имена 76 000 евреев, депортированных из Франции в нацистские лагеря смерти, он повторял как Мемориал Вьетнама в США, так и — в гораздо меньшем масштабе — амбиции Мемориального музея Холокоста в Вашингтоне, округ Колумбия, или Яд Ва-Шем в Иерусалиме. Подавляющее большинство таких инсталляций действительно были посвящены — частично или полностью — памяти о Холокосте: самая впечатляющая из них была открыта в Берлине 10 мая 2005 года.
Явный посыл последнего раунда мемориалов резко контрастирует с двусмысленностью и уклончивостью более раннего поколения каменных памятников. Берлинский мемориал, занимающий заметный участок площадью 19 тысяч квадратных метров возле Бранденбургских ворот, — самый яркий пример: он отнюдь не предлагает обобщенно почтить память «жертв нацизма», а совершенно откровенно является «Мемориалом убитым евреям Европы».[571] В Австрии молодые люди, отказывающиеся от военной службы по моральным соображениям могли выбрать «Службу по увековечению памяти», основанную в 1991 году и работать стажерами и экскурсоводами в ведущих заведениях, посвященных Холокосту и финансируемых государством. Можно не сомневаться в том, что западноевропейцы, прежде всего немцы, теперь имеют все возможности повернуться лицом ко всем ужасам их недавнего прошлого. Как напомнил канцлер Германии Герхард Шредер своей аудитории в шестидесятую годовщину освобождения Освенцима, «память о войне и геноциде является частью нашей жизни. Ничто этого не изменит: эти воспоминания — часть нашей идентичности».
570
Рейнгард Гейдрих (1904-1942) возглавлял Главное управление имперской безопасности Рейха; считается одним из архитекторов Холокоста. Был смертельно ранен английскими диверсантами в Праге в 1942 году.
571
Мемориал был неоднозначным: в дополнение ко многим, кому не нравилась его абстрактная концепция, были и такие, в том числе мэр города Эберхард Дипген, христианский демократ, который критиковал его за то, что он помог превратить Берлин в «столицу покаяния».