Сейчас Драко осознал, что мог не принимать Метку. Он пошёл на это только потому, что отца посадили в Азкабан. Драко любил его, боготворил, безоговорочно верил в его незыблемость. Он не мог допустить и мысли, что отец оказался не таким всемогущим, как ему виделось. Нет, вина целиком и полностью лежала лишь на одном человеке: Поттере. Вот когда ненависть достигла апогея.
Драко рискнул жизнью ради мести. Тогда казалось, что у всего, что он делает, есть смысл, глубинный, доступный только ему. Он хотел видеть страх и уважение. Хотел, чтобы Поттер понял, с кем связался. Но результат оказался далёк от триумфальных грёз. Драко был не готов к тому, во что добровольно нырнул с головой. Метка связала его по рукам и ногам. Теперь он не мог просто выйти из игры. Круг замкнулся. Драко знал, что случалось с теми, кто пытался из него вырваться.
Его жизнь разделилась на три отрезка: до девяносто шестого, когда он был глубоко уверен в своей исключительности; с девяносто шестого по девяносто восьмой, когда день за днём, неделя за неделей ломался, крошился изнутри; а теперь наступил третий отрезок: после победы, момент, когда его жизнь круто повернёт. Драко был уверен, что приговор перетасует всё так, что обратной дороги уже не будет. Мог ли он когда-то подумать, что попадёт в самую страшную тюрьму для волшебников? Азкабан меняет людей. Азкабан уничтожает людей. Осталось ли в нём хоть что-то, что ещё не уничтожил Тёмный Лорд?
Когда замок лязгнул и дверь камеры со скрипом несмазанных петель открылась, Драко даже не шелохнулся.
— Драко Люциус Малфой, — раздался смутно знакомый голос. — Я прибыл, чтобы сообщить, что дата вашего слушания переносится с восемнадцатого на двадцать пятое мая.
Драко с трудом соображал, что ему говорят. Суд перенесли?
Пришедший ещё несколько секунд постоял на пороге, а затем дверь захлопнулась.
— Люмос!
Вот теперь Драко вздрогнул и сел на койке. Вспыхнувший на кончике волшебной палочки огонёк озарил лицо, испещрённое паутиной мелких шрамов; самый широкий шрам белел над правой бровью.
— Здравствуй, — приветствовал Джим Гордон, садясь рядом. — Решил узнать, как ты, раз уж я здесь. Но прежде — вот. — Он сунул руку под мантию и вынул флягу. — Бьюсь об заклад, ты давненько не пил нормальной воды.
Драко с сомнением взглянул на мужчину, но тот был непроницаем. Мозг мучительно соображал. Незнакомый человек, аврор, пришёл в его камеру, чтобы проведать и дать воды? Драко отодвинулся. Нашли дурака.
— Это яд?
Вместо ответа Гордон молча отвинтил крышку, сделал большой глоток и снова протянул флягу. Драко, внимательно следивший за его действиями, выхватил её и начал жадно пить. Вода бальзамом растекалась внутри. Он пил и пил, не в силах напиться, пока фляга наконец не опустела.
— Я кое-что для тебя принёс. — Гордон положил на койку нечто завёрнутое в шуршащую бумагу.
Драко насторожённо покосился на свёрток, а нос уже уловил аромат свежей горячей еды. Рот заполнился слюной. Драко протянул руку и дрожащими пальцами высвободил самый настоящий ростбиф, упрятанный в широкий лист салата, и несколько крупных запечённых картофелин. Забыв и о Гордоне, и о приличиях, он вгрызся в мягкое сочное мясо, без раздумий проглатывая его вместе с салатом, который с детства терпеть не мог.
Когда он закончил, Гордон протянул небольшую бутыль. Первое, что пришло в голову, — ему всё-таки принесли яд.
— Что это?
— Бодроперцовое зелье. По-моему, ты слегка приболел.
Драко болезненно сглотнул. Когда желудок насытился нормальной пищей, в голове прояснилось и к нему вернулось ощущение реальности. Холод и сырость камеры, зуд в носу, резь в горле, пульсация в висках. Бодроперцовое исправит это в один миг.
Если только это правда то самое зелье. Драко опять вгляделся в лицо мужчины. Зачем бы ему понадобилось травить его? Ведь именно он спорил с Хоггартом в тот день, когда привёл Драко на первый допрос. Гордон не считал его опасным. Но где доказательства? Рассудок подсказал: их нет. Сейчас у него два варианта: либо отказаться, либо поверить.