ИРИНА КНОРРИНГ. ПОСЛЕ ВСЕГО: СТИХИ 1920–1942 (Алма-Ата: Вариант, 1993)
А.Л. Жовтис. Жизнь и судьба Ирины Кнорринг (Предисловие)
Поэтесса Ирина Николаевна Кнорринг (12/IV.1906-23/I.1943) умерла в оккупированном гитлеровцами Париже и похоронена на кладбище Иври. Извещение о ее кончине можно было опубликовать только в единственной выходившей тогда в городе русской газете «Парижский вестник», сотрудничавшей с фашистами, но близкие покойной на это не пошли. Среди небольшой кучки друзей, присутствовавших на отпевании в церкви Рю Люрмель, была знаменитая теперь мать Мария (Е.Кузьмина-Караваева), активная участница Сопротивления…
Девочкой И. Кнорринг увезли поздней осенью 1920 года из Севастополя, в который вот-вот должны были войти форсировавшие Перекоп красные войска. К трагическим событиям тех лет, стремясь осмыслить происшедшее, она не раз обращалась в своем дневнике, который вела на протяжении почти всей жизни. Тоска по родине становится одним из главных мотивов в стихах, написанных в Тунисе (где нашла приют русская эскадра и где в эвакуированном Морском корпусе служил отец Ирины) и позднее во Франции, в которой суждено ей было закончить свою сравнительно недолгую печальную жизнь.
В книге «Русская литература в изгнании. Опыт исторического обзора зарубежной литературы» (Нью-Йорк, 1956) Глеб Струве следующим образом характеризует творчество Ирины Кнорринг: «Поэзия ее очень личная — едва ли не самая грустная во всей зарубежной литературе. Через нее проходит тема тяжелой эмигрантской доли (с 1928 г. — жены и матери), безысходной усталости и неприкаянности. Тема эта трактуется без всякой позы, без всяких формальных поисков».
Во многих удивительных в своей искренности и эмоциональной насыщенности стихах И. Кнорринг звучит мысль о грядущем непременном возвращении на родину:
Или в другом стихотворении:
Так писала она в свои неполные восемнадцать лет…
В середине двадцатых годов Николай Николаевич Кнорринг с женой и дочерью перебирается в Париж, где Ирина учится в организованном П.Н. Милюковым «Франко-русском институте социальных и политических знаний», изредка печатается в издаваемой им газете «Последние новости». Там же сотрудничал в течение многих лет в качестве музыкального критика ее отец.
Нелегко жилось семье в эмиграции. Приходилось перебиваться случайными заработками (некоторое время девушка с матерью работали в кукольной мастерской). Приобщение И. Кнорринг к поэтическому творчеству определило ее эпизодические контакты с К. Бальмонтом, Б.Зайцевым, М.Цветаевой, Тэффи, Г.Ивановым и совсем молодыми русскими поэтам эмигрантами, среди которых был и ее будущий муж Юрий Борисович Бек-Софиев (умер в Алма-Ате в 1975 году). Посещала она и собрания кружка «Зеленая лампа» у З.Н. Гиппиус и Д.С.Мережковского. Однако сколько-нибудь заметной активности в политической и литературно-общественной деятельности эмиграции И.Кнорринг не проявляла и кроме лирических стихов ничего не печатала. Кажется, лишь однажды, как писала мне не так давно ныне покойная И.В. Одоевцева, «Ирина Николаевна взяла на себя труд по редактированию» одной из ее книг.
В 1927 году И. Кнорринг вышла замуж. Родился сын. Семейные проблемы в жизни и творчестве стали занимать все больше места. В стихах молодой поэтессы находит отражение скромный и трудный быт русских парижан, тех, кто встает «в шестом часу утра», кто думает о простых и важных вещах — хлебе и работе. Она пишет о маленьком сыне, о его будущем, которое в чужой стране представляется туманным и проблематичным («Кто ты? Русский? Француз? Апатрид?»), о тихих домашних радостях, о своей болезни (диабет), которая была мучительной и неизлечимой. Она вспоминает о бегстве из Крыма, об отрочестве, проведенном в лагере эмигрантов в Бизерте, там, где доныне видятся ей «пересветы арабских костров», и — еще и еще! — о золотых кувшинках и голубой полыни родной недоступной земли.
Тема тяжелой болезни и неминуемости близкой смерти, как справедливо замечает в своей рукописи «Повесть о моей дочери» Николай Николаевич, «замыкала образы ее поэтических переживаний в узкие рамки личной жизни, очень бедной внешними впечатлениями». Думаю, что именно это обстоятельство ограничило творческий диапазон Ирины Кнорринг. Можно только удивляться тому, что именно в последние годы, в промежутках между долговременными периодами пребывания в больнице, а часто и в больничной палате она создает самые яркие свои стихи, такие, как «Я человек второго сорта…», «Уверенный, твердый, железный…», или «Темнота. Не светят фонари…», произведения, которые становятся в ряд с лучшими образцами русской лирики первой половины XX столетия.
Лишенное броских примет версификаторского модернизма (разве что неточная рифма «в стиле» поэзии 20-х годов) творчество Ирины Кнорринг развивалось в русле классической русской поэзии. Из современников ей ближе всех Ахматова да еще, пожалуй, Бунин — с ясностью и завершенностью его лирических композиций, с безусловностью его реалистической художественной детали. Известную роль в становлении таланта поэтессы сыграла Марина Цветаева, которая правила некоторые ее стихи.
Годы второй мировой войны и гитлеровского нашествия — сначала на Польщу и Францию, а затем и на Советский Союз — дали новый стимул поэзии Ирины Кнорринг (мысль о возможном бегстве в Америку пришлось оставить). Тяжелобольная, она с напряженным вниманием следит за ходом событий. Всей душой она с теми молодыми выходцами из России, которые присоединились к французским подпольщикам, с теми, чье неприятие фашизма было ознаменовано уже после смерти Кнорринг подвигом матери Марии. В больнице были написаны стихи о черной ночи оккупации, о страшных минутах, когда,
В январе 1942 года, когда немецко-фашистские войска вгрызались в землю Подмосковья и наши союзники рассчитывали и гадали, сколько времени осталось Советскому Союзу до полного поражения, Ирина Кнорринг пишет удивительное стихотворение, пафосом своим близкое светловскому «Итальянцу» (написанному год спустя!). Речь в нем идет о «мечтательном немецком мальчике», которого тешит «недолгих побед торжество», который никогда уже не вдохнет запах шварцвальдских сосен, ибо суждено ему погибнуть «под снегом холодной России» (лермонтовские строки стоят в эпиграфе). И из уст поэта, гуманиста и пацифиста, вырывается короткое, исполненное боли и глубочайшего сочувствия:
В то же время для Ирины Кнорринг, как для всей ее семьи, как для Павла Николаевича Милюкова (в это время уже одного из друзей Н.Н.Кнорринга) было абсолютно невозможно какое бы то ни было сотрудничество с дьявольской гитлеровской системой. Даже во имя борьбы против Сталина. В «Повести о моей дочери» Н.Н.Кнорринг с осуждением вспоминает о немногочисленной группе русских литераторов — «пораженцев» (Н.Берберова и другие), вступившей в такой альянс.
…А.А.Ахматова, ознакомившись с шестью толстыми машинописными тетрадями, которые в середине 50-х годов привез из-за рубежа репатриировавшийся в Советский Союз Николай Николаевич[1], писала о стихах до того неизвестной ей поэтессы: «По своему высокому качеству и мастерству, даже неожиданному в поэте, оторванном от стихии языка, стихи Ирины Кнорринг заслуживают увидеть свет. Она находит слова, которым нельзя не верить. Ей душно на Западе. Для нее судьба поэта тесно связана с судьбой родины, далекой и даже, может быть, не совсем понятной. Это простые, хорошие и честные стихи».
1
В предреволюционные годы Н.Н.Кнорринг был директором гимназии в Харькове. О его роли в воспитании братьев Дунаевских, у него учившихся (впоследствии известных деятелей нашей культуры) писал не так давно З.О.Дунаевский. Николай Николаевич опубликовал интересные воспоминания о И.О.Дунаевском, который пытался помочь ему в пору изгнания. В последние годы жизни в Алма-Ате Н.Н.Кнорринг сотрудничал в журнале «Простор», в местных газетах. Писал рецензии, воспоминания (о Бальмонте, о невесте Александра Ульянова Шмидовой, о Тургеневской библиотеке в Париже и др.) Историк по специальности, он является автором монографии о M.Д. Скобелеве (Париж, 1932).