«Все о том же — о мутных глазах…»
Все о том же — о мутных глазах,
О неловко дрожащих ресницах,
О ночах в непрерывных слезах,
О ночах, по которым не спится.
Все о том, что на сердце темно,
И от боли — мучительно сладко.
Все о том, как светлеет окно,
И о маленькой детской кроватке.
Неразрывный и замкнутый круг.
Кроме этого синего взгляда,
Этих детских беспомощных рук —
Ничего мне на свете не надо.
«Мне некогда смотреть на облака…»
Мне некогда смотреть на облака.
Весь день в работе согнута рука.
Нет сил поднять отяжелевший взгляд
И разобрать, кто прав, кто виноват.
Я никогда счастливой не была, —
Весь день большие, нужные дела:
Любить, растить, заботиться, стареть
И некогда на небеса смотреть.
«Я не смотрела в заревое небо…»
Я не смотрела в заревое небо,
Не спрашивала — «почему?», «зачем?»
И для простого, для земного хлеба
Вставала рано, не спала ночей.
Я никогда, должно быть, не смеялась,
Со мной всегда и всюду на земле —
Замызганное платье и усталость,
Немытая посуда на столе.
Я никому не обещала рая,
Я не бралась за важные дела,
И, маленькие дни переживая,
Я счастья никому не принесла.
«Я пью вино. Густеет вечер…»
Я пью вино. Густеет вечер.
Веселость, легкость — мишура.
Я пью вино за наши встречи,
За те — иные — вечера.
И сквозь склоненные ресницы
Смотрю на лампу, на окно,
На неулыбчивые лица,
На это горькое вино.
И в громких фразах, в скучном смехе
Самой себя не узнаю.
Я пью за чьи-нибудь успехи,
За чью-то радость, — не мою.
А там, на самом дне стакана,
Моя душа обнажена…
— И никогда не быть мне пьяной
Ни от любви, ни от вина.
На завтра
Чтобы завтра небо сияло
Незапятнанной синевой,
Чтоб с утра не казаться усталой,
Измученной и больной.
Чтобы встретить добрые лица
Вместо сдержанных и сухих,
Чтоб в газете, на третьей странице,
Увидеть свои стихи.
Чтоб никто ни на что не дулся,
Чтобы стало смешно хандрить,
Чтобы в ровном и четком пульсе
Билась дикая воля — жить.
Чтоб суметь рассмеяться звонко
Над тоской предыдущих дней.
Чтобы выпуклый лобик ребенка
Стал хоть чуточку розовей.
Чтобы стало легко и приятно
Мыть тарелки и чистить ножи…
— Словом — все, что невероятно,
Что совсем не похоже на жизнь.
«И вовсе не высокая печаль…»
И вовсе не высокая печаль,
И не отчаянье сдвигало брови…
Весь вечер ныли, долго пили чай,
И долго спорили о Гумилеве.
Бросали столько безответных слов,
Мы ссорились с азартом, и без толку.
Потом искала белый том стихов
Повсюду — на столе, в шкафу, на полках.
И не нашла. И спорили опять.
Стихи читали. Мыкались без дела.
И почему-то не ложились спать,
Хоть спать с утра мучительно хотелось.
День изо дня, — и до каких же пор?
Все так обычно, так совсем не ново,
И этот чай, и этот нудный спор
О Блоке и таланте Гумилева.
«Забыть о напряженных днях…»
Забыть о напряженных днях,
О трудном детстве, о России,
Не мудрствуя и не кляня,
Перечеркнуть года пустые, —
Не замечать больших утрат
(Какое мертвенное слово!),
Не понимать, что дни летят
Бессмысленно и бестолково.
Совсем и навсегда простить
Все заблужденья и ошибки,
И губы твердо заклеймить
Почти естественной улыбкой.
Тогда и жить в простом тепле
Среди давно привычных вздохов
На этой солнечной земле,
В конце концов — не так уж плохо.
«Ты мечтаешь: „Вот вернусь домой…“»
Ты мечтаешь: «Вот вернусь домой,
Будет чай с малиновым вареньем.
На террасе — дрогнувшие тени,
Синий, вечереющий покой.
Ты с мальчонкой ласково сидишь…
Занят я наукой и искусством…
Вспомним мы с таким хорошим чувством
Про большой и бедственный Париж.
Про неповторимое изгнанье,
Про пустые мертвенные дни…
Загорятся ранние огни
В тонком нарастающем тумане…
Синий вечер затемнит окно,
А над лампой бабочки ночные»…
— Глупый друг, ты упустил одно:
Что не будет главного — России.
«Всю жизнь тоскливо думать про искусство…»
Всю жизнь тоскливо думать про искусство,
Писать стихи о том, что очень грустно.
День изо дня назойливо молчать
И, не дождавшись, терпеливо ждать,
И отвозить покорно и упорно
Своих любимейших и неповторных
Литературных маленьких детей
На кладбище «Последних Новостей».